— Да ты, кажется, все и всех знаешь! — воскликнул Сюльпис.
— Не все и всех, но я знаю Сен-Сернин, а этого вполне достаточно для нас!
— Ну, едем!
— Не слишком ли вы горячитесь? Не думаете ли вы сейчас же вот так явиться к кюре!
— Конечно!
— Это было бы очень глупо и привело бы только к полнейшей неудаче. Допустим, вы являетесь к кюре, рассказываете о своих приключениях, называете себя Кастильяном; Бен-Жоэль обличает вас во лжи и, благодаря тому что он успел раньше приехать и уже, может быть, заручиться доверием кюре, вас прямо без церемоний выталкивают за дверь как лжеца и нахала.
— Так как же быть? — с недоумением спросил Сюльпис.
— Не показываться на глаза, пока не ознакомимся со способом действий своего врага.
— Ознакомиться! Хорошо сказано! С кем тут, к черту, знакомиться, когда здесь пусто, темно и тихо, как в могиле! — вскричал Кастильян.
— Видите, вдали светится окошко?
— Ну, вижу; так что же?
— Это окно дома священника, и Бен-Жоэль, наверное, там.
— Возможно.
— Надо узнать, что он теперь делает…
— Вот видишь, ты сама приходишь к тому убеждению, что надо идти к священнику!
— Зачем? Следуйте за мной!
Привязав лошадь к дереву на бархатной лужайке, представлявшей для нее одновременно и корм, и под стилку, оба союзника направились к светившемуся вдали окошку. Последнее возвышалось футов на восемь над землей.
— Станьте у стенки, подставьте мне ваши плечи. Вот так, хорошо! — проговорила танцовщица, в два прыжка вскакивая на плечи Кастильяна.
— Ну что, видно что-нибудь?
— Да, оба сидят здесь, говорят..
Она не могла расслышать слов, но, судя по жестам, по выражению лиц, по позам, угадала, что между ними царило полнейшее согласие и что Бен-Жоэль действительно принят за настоящего Кастильяна.
Очень возможно, что появление Сюльписа могло бы действительно поставить молодого секретаря в неловкое положение. Надо было действовать как можно осторожнее.
— Необходимо во что бы то ни стало завтра утром тайком повидаться с кюре! — проговорила Марот, соскочив на землю и описав только что виденную сцену. — Но это довольно трудно, так как уже через час о нашем приезде будет знать вся деревня.
Кастильян задумался.
— Слушай, — сказал он наконец, — я уже достаточно узнал тебя, чтобы более не сомневаться, и вижу, что ты действительно готова за меня в огонь и в воду и не считаешь меня круглым дураком, хотя в Роморантине… Впрочем, не будем об этом говорить! Я простил тебя, и надо забыть это. Итак, дорогая, я хочу тебя просить о большой услуге.
— Какой?
— Я беру на себя кюре и Бен-Жоеля. До завтра я еще придумаю способ, как все это устроить. Но так как дела могут принять непредвиденный и неблагоприятный оборот, то лучше всего призвать на помощь сюда моего учителя Сирано де Бержерака. Он уж наверное развяжет этот узел, если я не сумею этого сделать.
— Но ведь, как вы рассказывали, Сирано теперь в Париже?
— Ошибаешься! Ты забыла, вероятно, что, по моему расчету, Сирано должен теперь быть вблизи Колиньяка, если уже не прибыл туда.
— И вы хотите…
— Я хочу, чтобы ты завтра с восходом солнца поехала в Колиньяк и вернулась сюда с Бержераком.
— Но поверит ли он мне?
— Я напишу письмо, которое уничтожит все его подозрения. Ты умеешь ездить верхом?
— Как настоящая амазонка!
— Прекрасно! Возьми мою лошадь, с которой, правду сказать, я не знал бы, что делать, и поезжай в Колиньяк. К твоему возвращению я все устрою, наверное; во всяком случае, ты скажи Сирано, чтобы он не медля ехал сюда, конечно заранее сообщив ему обо всем случившемся.
— Даже о том, что касается меня?
— Даже об этом! Он очень добрый человек и вполне простит тебе твой проступок.
— Скажите, а он влюбчив?
— Подобные вопросы запрещены вам, сударыня!
— Надеюсь, вы не ревнивы?
— О женщины! Впрочем, теперь нечего думать ни о любви, ни о ревности. У нас теперь есть другие заботы.
— Хорошо, я сейчас еду, мой господин! — покорно проговорила цыганка.
— Нет, ты поедешь утром.
— Неужели вы думаете, что я боюсь сов и филинов? Время дорого, в эти три часа я могу сделать несколько лье. Лучше пишите письмо!
— Ни зги не видно!
— А это на что? — спросила цыганка, зажигая крошечный карманный глухой фонарик.
— Ты просто незаменимая женщина! — произнес с восхищением Сюльпис и, немедленно вырвав листок из записной книжки, набросал несколько строк. — Тебя прислал мне, вероятно, какой-нибудь добрый гений! — добавил он, подавая ей письмо.