Он нес меня долго, ничего не говоря (кажется, он тоже шагал в бреду). А я даже при желании не ног вымолвить ни слова. При каждом его шаге боль в груди усиливалась.
Потом я снова потерял сознание. Когда пришел в себя, я опять лежал на земле. Серело утро. Вдали мелькала фигура удаляющегося комэска.
«Бросил… бросил умирать!» подумал я. Снег засыпал меня, мокрой пеленой ложился на лицо. Вдруг… кто-то опять нагнулся надо мной.
— Ишь ты, — сказал командир эскадрона. — Дышишь! А я ведь думал — умер. Оставил. Ушел. Потом решил — хоть труп, а донесу. Не дам комиссарский труп волкам и шакалам! Вернулся. А ты вот дышишь.
…И мы опять пошли через степь… Мы… шагал он, а я безжизненно лежал на его плече…
— Вот и все…
Дубов встал, размял плечи, увидел внимательные, тревожные, огорченные, ждущие глаза и рассмеялся.
— Как видите, жив… Дошли. А командира эскадрона все вы знаете: комдив Андреи Васильевич Кондратов.
Все молчали. Догорал костер. И все думали о той далекой ночи.
— Ну как, товарищ Гордеев? — спросил Соколин лежавшего рядом красноармейца.
— Д-да, — мечтательно ответил Гордеев. — Вот тогда бы пожить!.. Эх, товарищ капитан, — с неожиданной страстностью закончил Гордеев, — вот бы мне в эскадрон тот!.. А теперь что?.. Картошку на кухне чистить… Хлебы печь…
Соколин нахмурился. Следовало тут же подробнее потолковать с Гордеевым. Но того вызвали на дневальство. Разговор пришлось отложить.
Досыпать последние часы Дубов и Соколин расположились близ коновязи на нескольких охапках сена.
До побудки оставалось не более двух часов. Бойцы вокруг уже спали, завернувшись в шинели, а комбат с комиссаром все еще пили горячий чай вприкуску и тихо разговаривали.
— Жизнь течет, — говорил Дубов, — жизнь течет, капитан.
И самое хорошее в этой жизни — молодость. Она не измеряется годами. Я смотрел сегодня на Андрюшу Кондратова и радовался. Он ведь совсем молодой. Годы прошли и не отразились, на нем. Такая уж наша страна, капитан. Мы мудреем с годами, но стареть мы не хотим.
Соколин сквозь сон слушал комиссара, и ему казалось, что он уже успел полюбить этого немолодого человека, так хорошо говорящего о молодости.
Дубов долго еще смотрел в огромное серое небо, по которому медленно, лениво тянулись облака. Откуда-то с далекой околицы доносилась песня.
Разбудила его лошадь. Она объедале сено вокруг Дубова и мягкими губами подталкивала комиссара.
Дубов вскочил, потрепал ее по шее и заснуть больше не мог.
Он прошел по полянке. Всюду здоровый сном утомившихся людей спали бойцы.
Горизонт начинал уже пламенеть. Просыпалось солнце.
Отделком Дроздюк, дежурный по батальону, озабоченно шагал через поляну, покусывая травнику.
Увидев комиссара, он вытянулся, оправил шинель, приложил руку к пилотке; лицо его расплылось в широкой улыбке.
— Добрее утро, товарищ начальник, — сказал он приветливо.
— Добрый день, товарищ командир, добрый день, — ответил Дубов.
День начинался.
Деревни, через которые они проходили, были празднично принаряжены. На каждой околице сооружена была торжественная арка. Портреты вождей и яркие приветственные плакаты украшали все деревенские строения.
У каждой избы не столах высились всевозможные яства — пироги, соленья. В больших ведрах пенился квас. Огромные яблоки так и просились на зуб.
Колхозники толпились у столов, останавливали красноармейцев, взволнованно расспрашивали о походе, угощали…
Никогда не видели эти лесные деревушки такого большого войска. Взбудораженные детишки бегали за танками и до позднего вечера играли в войну.
Батальон Соколина был в авангарде. Передний край полосы заграждений «противника» был обнаружен за рекой. В задачу Соколина входило — форсировать реку, сбивая попутно мелкие разведывательные части «противника».
Удобный для переправы широкий новый мост, на который рассчитывал капитан, был условно уничтожен.
Соколин затребовал из штаба полка специальные средства для переправы.
Выйдя на околицу большого села, батальон Соколина остановился.
Из крайней избы выскочил парнишка лет десяти, подбежал к группе командиров ее остановился в двух шагах, открыв рот и восхищенно всматриваясь в командирские нашивки и звезды. Лицо мальчика показалось знакомым Дубову.
— Тебя как звать-то?
— Степа, — с готовностью ответил парень. Он сразу узнал директора. «Ишь ты! Стало быть, Митька не врал… Ромб…»