Лагерный сбор комиссаров выделил делегацию для приветствия открывшейся партийной конференции.
Возглавлять делегацию было поручено Дубову.
В этот день он долго чистил сапоги и даже сходил в портняжную мастерскую — выутюжить гимнастерку.
Девять делегатов построились перед палатками, и начальник сбора полковник Седых устроил им смотр. Смотр этот обидел Дубова. Сколько раз он ездил на партийные съезды, а тут осматривают, как мальчишку, можно ли, дескать, в свет выпустить.
— Прямее держитесь, товарищ Дубов, — подошел к нему «Борода». — И потом пояс у вас не на месте.
Дубов едва сдержался, чтобы не ответить ему, но смолчал, Дисциплина… Пояс он все-таки поправил.
…Дубов получил слово вскоре после открытия заседания. Теперь уже он, совсем как Седых, пытливо оглядел предводимую им восьмерку.
— Сми-и-рно!.. — скомандовал он протяжно.
И девять человек в красноармейской форме застыли на трибуне.
Директоры заводов, секретари партийных комитетов, писатели и редакторы были среди этих девяти. Их знали люди, сидящие в зале, знали по сводкам, по статьям в газетах, по выступлениям на предыдущих конференциях.
Необычное появление их в армейской форме и бравый, воинственный вид вызвали дружные хлопки всего зала.
Дубов заметил, как удивленно привстал Серго, а Климент Ефремович посмотрел в сторону делегации и шепнул что-то такое, от чего Серго покачал головой и засмеялся.
Первый раз за многие годы Дубов так сильно волновался, произнося слова приветствия. Он все боялся, как бы не показаться смешным и не подвести Красную армию.
…Напряженно вслушивался Дубов в речь маршала. Ему казалось, — никогда еще так остро не воспринимал он речь народного комиссара обороны.
Когда нарком кончил, все делегаты встали и пели «Интернационал», пели горячо и вдохновенно.
И Дубов был горд, что представляет здесь, на конференции, ту великую Красную армию, о которой говорил маршал.
После, сидя уже в зале, рядом с товарищем, директором соседнего завода, он с интересом выслушивал областные новости.
Вдруг тот замолчал в посмотрел в сторону президиума.
— Наш-то нарком, — сказал он Дубову, — вашему на тебя указывает.
Дубов поглядел на сцену. Серго с Ворошиловым оживленно о чем-то толковали, поглядывая в его сторону.
«Который же из них мой?» подумал Дубов и усмехнулся.
Глава четвертая
Всю ночь не потухал свет в штабе дивизии. Склонившись над картами, сидел комдив. Вокруг него собрались его помощники.
Полковник Кундэ, вооружившись большим красным карандашом, намечал на карте новые маршруты движения дивизии.
Всю ночь тревожно гудели провода. По лагерным дорожкам мчались ординарцы. Дежурный по штабу дивизии принимал пакеты и немедленно передавал их полковнику. Сухое длинное лицо начальника штаба в эту ночь еще более вытянулось.
В самую полночь, когда черный рупор передавал последние звуки «Интернационала» с Красной площади, резко засигналила вертушка на столе комдива.
Оторвавшись от карт, он взял трубку. Командиры притихли. Полковник Кундэ застыл, как дирижер оркестра, с поднятым большим карандашом.
— Есть, товарищ командующий, есть! — необычайно звонко повторил комдив. — Боевой приказ будет выполнен.
Дивизия должна была выступить в пять часов.
Полковник Седых приказал под готовить полк к осмотру к четырем.
Капитан Соколин поднял свой батальон в три.
Было еще совсем темно. Мокрая от росы и тумана трава оплеталась вокруг сапог комбата, когда он проходил лесом к первой линейке. Хотелось спать. Но он встал на пятнадцать минут раньше срока и сделал петлю по лесу, чтоб пройдя мимо маленького домика в летном секторе командирского городка.
Городок уже просыпался: кое-где мелькали огоньки, кричал ребенок. Проходя мимо колодца, Соколин наткнулся на высокую фигуру полуодетого комбата Шелеста, тащившего полное, через край, ведро воды.
— Экий ты какой ранний, — с некоторой завистью сказал, завидя его, Шелест и зашагал быстрее, расплескивая воду.
Двери знакомого домика были плотно прикрыты. Сквозь стекло виднелись объемистая походная сумка, брошенная на подоконник.
«Спит, — подумал соколин, — спит Галька…»
Дни в ту осень Стояли необычайно жаркие, а ночи холодные. Старший лейтенант Меньшиков продрог, и худое лицо его казалось совсем синим.
Тускло поблескивали в предрассветной мгле штыки и привешенные к ранцам боевые каски.
Соколин шагал между шеренгами бойцов.