– Единственная моя просьба к англичанам – позволить мне умереть стоя, глядя на божье солнце, и самому скомандовать: огонь!
– Я не могу отказать в этом столь мужественному человеку, как вы, – ответил сержант, козырнув ему по-военному.
– Благодарю.
Взвод находился на расстоянии примерно пятнадцати шагов.
Бур стал лицом к солдатам, спиной к могиле.
Мертвая тишина повисла над лагерем. Смолкли рыданья и стоны. Жгучая мука охватила все сердца.
Короткая команда, мгновенное дребезжанье металла, и двенадцать стволов вытянулись ровной сверкающей линией: солдаты взяли бура на прицел.
Осужденный стоял с обнаженной головой и открытой грудью.
Глубоко вздохнув, он воскликнул:
– Прощайте, жена, дети, свобода! Прощай все, что я любил! Да здравствует независимость!.. А вы, солдаты: огонь!
Грянули двенадцать выстрелов, сопровождаемые глухим эхом. Бур пошатнулся и тяжело рухнул навзничь на один из могильных скатов.
Из уст жены вырвался крик отчаяния, заголосили дети.
Взвод взял на караул, сделал полуоборот и двинулся в лагерь. Отряд, служивший оцеплением, разомкнулся и открыл наконец доступ к могиле.
Бур умер мгновенно. Из его груди, изрешеченной всеми шестью пулями, хлестали потоки крови.
Несчастная жена, тяжело опустившись на колени, благоговейно закрыла его глаза, даже в смерти сохранившие твердость. Потом, омочив свои пальцы в крови, ярко алевшей на разодранной одежде мужа, она осенила себя крестом и сказала детям:
– Сделайте, как я… И никогда не забывайте, что ваш отец – убитый англичанами мученик, кровь которого вопиет о мщении!
Дети последовали ее примеру. А старший сын, рослый четырнадцатилетний мальчик, решительно подошел к французу, который тоже плакал, и, взяв его за руку, твердо сказал:
– Ты возьмешь меня с собой. Правда?
– Да, – ответил француз, – у меня найдется для тебя пони и мушкетон.
– Иди, дитя мое! – воскликнула, услышав его, мать. – Иди, сражайся за независимость, как подобает мужчине, и отомсти за отца!
Из дома принесли широкую простыню и веревку: простыню – чтобы завернуть в нее тело, веревку – чтобы опустить его в могилу.
Но тут прибежал запыхавшийся и взволнованный, коренастый и юркий, как белка, подросток.
Увидев молодого француза, он бросился к нему и тихо сказал:
– Нас предали!.. Беги, спасайся!.. Англичане знают, что ты на их передовой позиции. Скорей! Скорей!.. Лошади уже здесь.
– Благодарю, Фанфан… Иду. – И, обратившись к юному буру, француз сказал: – Обними свою мать, Поль, и следуй за мной.
Мальчик, названный Фанфаном, уже исчез. Сын казненного и молодой незнакомец последовали за ним.
Фанфан направился к заросли колючих мимоз, метко называемых в тех местах «подожди немного». Там, покусывая ветки, переминались с ноги на ногу два сильных пони, снаряженных по-боевому, с мушкетонами у седла и с туго набитыми походными сумками.
Ловко вскочив на одного из них, француз крикнул Полю:
– На круп позади Фанфана – и в галоп!.. Дело будет жаркое.
С аванпостов уже донеслось несколько выстрелов, а над головами беглецов зажужжали пули, когда их пони взяли с места бешеным галопом. Возле дома Давида Поттера поднялась невообразимая суматоха.
– Окружить дом! Никого не выпускать! – крикнул примчавшийся на взмыленном коне полковой адъютант. – Где старший сержант?
– Здесь, господин лейтенант! – ответил сержант.
– Вы не приметили тут юношу, вернее – мальчика, в охотничьем костюме?
– Так точно, господин лейтенант, приметил!
– Где он?
– Я думаю, на ферме.
– Немедленно схватить его и доставить в штаб полка живым или мертвым.
– Живым или мертвым?.. Да ведь это же безобидный ребенок.
– Круглый идиот!.. Этот ребенок настоящий дьявол, он стоит целого полка! Это проклятый капитан Сорви-голова, командир разведчиков… Живо, живо! Всем кавалеристам, которыми вы располагаете, – в седло! В одно мгновение были взнузданы и оседланы тридцать коней. И началась бешеная погоня…
Глава 2
Гон. – Человек в роли дичи. – Дичь защищается. – Первые подвиги капитана Сорви-голова. – Бесстрашные юнцы. – Инстинкт лошадей. – Обходное движение. – Колючий кустарник. – Фанфан ранен. – Отчаянное бегство. – Пони убит. – Смертельная опасность. – Между двух огней
У англичан, этих страстных любителей спорта, все может послужить предлогом для неистовых скачек.
Если нет лисицы для травли с собаками, довольствуются маленькими комочками бумаги. Егерь, изображающий собой зверя, разбрасывает их как попало.
Охота для потехи или даже подобие такой охоты вполне удовлетворяет спортсмена, лишь бы скакать через самые неожиданные препятствия и испытывать опьянение, которое так волнует искусного наездника. Но когда в перспективе у джентльмена охота за человеком! Когда человек становится дичью, которую нужно взять или убить!.. О! Тогда национальная страсть, помноженная на врожденную первобытную свирепость – Homo homini lupus est[4], превращается в настоящее неистовство. Перед такой охотой меркнут и Rally рарег[5] и Fox hunting[6].