— У, пятка тебе жарить будем, — и захохотал, брызжа вонючей слюной.
Уже совсем рассвело. Но солнце пока отсюда не проглядывалось. Горы и деревья заслоняли от него поляну с туземной деревней. Из хижин, видно привлеченные шумом, стали появляться заспанные женщины и дети. Дети разных возрастов были, как на подбор, пузатые и голые. Женщин отличали длинные обвисшие груди. За спинами у некоторых восседали младенцы. Все племя с любопытством и какой-то внутренней неприязнью окружило столбы с привязанными пленниками. Почти все молчали, и тишина эта показалась Жану Грандье зловещей. Время шло. Ничего не изменялось. И вот, наконец, лучи утреннего солнца пробились сквозь густую листву и осветили крыльцо и высокий с человеческий рост вход в строение. Где-то за ним ударили невидимые барабаны, и все население деревни упало ниц на вытоптанную грязную землю. В дверном проеме показалась какая-то фигура в странном одеянии. На ней был надет шитый золотом длинный турецкий халат, на плечах которого оказались пришиты золотые эполеты английского генерала времен наполеоновских войн. Халат был подпоясан витым и тоже золотым ремнем с блестящей фигурной пряжкой. На ремне висела простая кожаная кобура. Из нее торчала рукоятка револьвера. Сверху возвышался индусский тюрбан, местами уже засаленный и грязный. В центре тюрбана на солнце сверкал фальшивый бриллиант. Тюрбан прикрывал до самого лба маленькую широкоскулую головку с узкими бегающими темно-карими глазами и рябым серо-желтым безволосым лицом. В узкогубом рту блеснул золотой зуб, когда вождь, выйдя на крыльцо своего дворца, хитро улыбнулся, увидев привязанных к столбам юных пленников. Он медленно, рассчитывая каждый шаг, спустился с крыльца, подошел ближе и снова улыбнулся, но уже более злобно и даже как-то кровожадно. И заговорил на хорошем английском языке, важно выпятив челюсть:
— Я, великий солнечный вождь Маршиш-хаан, взял в плен вас — распутных нечестивцев за то, что вы в пределах моих владений позволили себе глумление над нашими обычаями и законами, отмывая свои грязные вонючие тела в священных водах реки Мош. А затем совершили на ее девственных берегах акт совокупления, чем еще больше осквернили землю наших предков. Боги разгневались на вас, белые дикари, и я от их имени, как вождь и главный жрец племени, должен подвергнуть вас обряду очищения от скверны. Огнем и железом я изгоню из вас злых духов, и вы признаетесь, где спрятано грязное золото "Бородатой шляпы". Девка! — вдруг закричал вождь и ткнул пальцем, украшенным перстнем, в сторону Жорисы. — Девка! Ты знаешь, где оно? Отвечай! Или тебе придется плохо! Мы будем пытать и мучить тебя и твоего любовника, пока ты не скажешь. Я умею хорошо пытать белых девок, — сладостно проговорив последнюю фразу, ряженый вождь злорадно улыбнулся. Жана Грандье душил гнев, смешанный с осознанием нелепости всего происходящего. Бутафорский, опереточный вождь негритянского племени, к тому же еще и цветной, а не черный, что выглядело вдвойне неправдоподобно вместе с его шутовским нарядом и вполне нешуточными угрозами. Но вдруг он приступит от своих угроз к действиям. Вот тогда станет страшно. Страшно и больно. Особенно Жорисе. Ведь он от нее что-то хочет. Какого-то золота… Между тем ряженый желтый Маршиш-хаан подошел вплотную к Жорисе и стал руками ощупывать ее тело. При этом его жирные губы покрылись желтой слюной, изо рта высунулся длинный, тонкий, слюнявый язык. Карие глазки закатились от нахлынувшего на него вожделения.
— Хорошая девка, — проговорил он, — кричать громко будешь. Тут прижигать буду и тут. Очень больно. Скажешь, где золото?
— Не скажу, — тихо, но твердо ответила Жориса и плюнула вождю в лицо. Тот обтерся рукавом турецкого халата и вдруг сильно вхлест ударил Жорису по лицу ладонью. Девушка вскрикнула. Сорви-голова рвался из своих пут. Но сыромятные ремни держали его крепко. После этого удара Маршиш-хаан стал его злейшим врагом. Как и Барнетт. Такого Сорви-голова не прощал. Он с ненавистью взглянул на вождя и тот почувствовал его взгляд. Маршиш-хаан повернулся к Жану и, брызгая желтой табачной слюной, проговорил:
— И до тебя дойдет очередь, французишка. Будет у тебя на груди звезда. Красная, — и тоже ударил по лицу, чувствуя свою безнаказанность.
— Ты ответишь за это, подонок! — закричал Сорви-голова. — Ты измываешься над связанными! Развяжи меня. И дерись, как мужчина, а не как жалкий трусливый шакал!
— Сам ты шакал! — выпучив насколько мог свои узкие глазки из орбит, почти завизжал желтолицый вождь. Но потом опомнился и, поглядев на своих поднимающихся с колен подданных, снова скорчил важную физиономию. — Я вами займусь позже, развратники и прелюбодеи, — заявил он. — Постойте здесь на солнышке. Дозрейте, а уж к вечеру все расскажете, что знаете. И Маршиш-хаан, повернувшись кругом, словно на высоких каблуках, плавно двинулся в свой "дворец", расправив полы позолоченного халата. Племя разбрелось по хижинам. Женщины занялись повседневным делом, мужчины куда-то исчезли, наверное, пошли на охоту. И только дети иногда с любопытством подходили ближе и поглядывали на двух привязанных к столбам пленников. Солнце начинало припекать непокрытые головы Жана и Жорисы. Их медленно одолевала жажда. Девушка стала облизывать пересохшие губы, но это не спасало, а только усиливало сухость во рту. Жан тоже чувствовал себя неважно. Тело, связанное ремнями, постепенно затекало. Ремни — не веревки, их нельзя расслабить, как ни старайся. Да тут откуда-то стали слетаться мухи, оводы и слепни. Они бесцеремонно садились на лица, руки и ноги. Слепни принялись кусать, а мухи и оводы донимать своим жужжанием. С каждым часом, проведенным на солнцепеке, мучения молодых людей усиливались. Жан старался подбодрить Жорису ласковыми словами, но она уже стала терять самообладание. Часто мотала головой, чтобы отпугнуть назойливых насекомых. Но они не очень-то боялись этих слабых движений. Жориса заплакала, сначала тихо, а затем рыдания стали сотрясать связанное, искусанное тело. И, словно отвечая на эти рыдания, снова забили невидимые барабаны и на крыльце, в сопровождении черных слуг и служанок опять предстал Желтый вождь Маршиш-хаан. Но одет он был уже по-другому: в легкую, но тоже длинную накидку и широкополую соломенную шляпу. Двое здоровенных кафров стояли позади него и опахалами из страусиных перьев охлаждали его довольно упитанное тело. Двое служанок поставили на крыльцо низкий столик с фруктами и напитками в глиняных кувшинах. Демонстративно не обращая на пленников внимания, вождь по-турецки сложил ноги, уселся возле столика и стал поглощать фрукты, запивая их холодным соком. Иногда он, прекратив трапезничать, замирал, словно прислушиваясь к чему-то. И вот вдали послышался свист, потом еще один. Маршиш-хаан весь напрягся, вглядываясь в кусты, откуда спускалась вниз горная тропа. И теперь даже до слуха измученного Жана Грандье донесся слабый цокот лошадиных копыт, который с каждой минутой все усиливался. Наконец из кустов на поляну один за другим выехало несколько всадников в английских мундирах. Впереди на вороном коне гарцевал офицер, при взгляде на которого у Жана похолодело на сердце. Возглавлял маленький отряд англичан Френсис Барнетт. Маршиш-хаан вскочил на ноги и бросился навстречу. Он низко и подобострастно поклонился Барнетту и даже попридержал уздечку его коня, когда майор спрыгнул с него. Спешились и другие англичане. Их было человек десять. И еще двоих из них узнал Жан Грандье: лейтенанта Генри Ньюмена и сержанта Фибса. Вот тут ему стало совсем не по себе. Но окончательно Сорви-голове стало худо, когда он увидел в руках Френсиса Барнетта знакомый саквояж Леона Фортена.