Кочевая жизнь бригады генерала Ковалева закрутила в суматохе воинских будней наших героев. Партизанская жизнь — вообще существование мало комфортное. Леса вдоль Слоновой реки не то чтобы совсем непроходимые, но достаточно густые. В них можно укрыться не одной армии, и англичане после разгрома экспедиционного корпуса Торнейкрофта стали побаиваться появляться в тех местах. Но все равно бурам Ковалева нужно было сохранять мобильность во избежание непредвиденных ситуаций. Ночлег меняли почти ежедневно, не задерживаясь на одном месте надолго. Хозяйство у генерала было обширное, разбросанное по большой территории, и штаб, к которому были приписаны Сорви-голова и его друзья, постоянно перемещался от одной деревни к другой, от одного коммандо к другому. На совещаниях согласовывались боевые операции против оккупантов. Их подготавливали очень тщательно. Ковалев и комманданты подолгу колдовали над картой: искали обходные пути и пути отступления и рассредоточения бойцов по многочисленным схронам, разбросанным в окрестностях Олифант-ривер. Так что после проведенной операции соединение генерала Ковалева словно бы растворялось в лесной чащобе. Но по первому сигналу снова становилось боеспособным, готовым нанести урон захватчикам. Капитану Сорви-голова вместе с Фанфаном, Леоном, Полем и бурами из отряда Поуперса была поставлена задача координировать действия между коммандо. То есть, попросту, они были курьерами генерала Ковалева. В этих почти постоянных передвижениях Жориса всегда была рядом с Жаном. Скакала на лошади, как заправский кавалерист. Жан неоднократно просил ее войти в свое положение и остаться в центральном лагере, но упрямая внучка президента, видно, была вся в деда. Она наотрез отказывалась сидеть в палатке и не отставала ни на шаг от мужа. Хотя иногда ее мучили приступы тошноты, Жориса не подавала виду и всегда была рядом с любимым. Да и самому Сорви-голове становилось от этого как-то легче. Не нужно постоянно думать и беспокоиться. Как там она? Она здесь, рядом: каждый день, каждую ночь. Леон и Поль давно уже втянулись в суровый быт бойцов партизанского отряда. Они быстро адаптировались, отвыкли от комфортного существования парижских рантье, и стойко переносили все тяготы кочевой жизни. Но обоих все чаще охватывала тоска по родине — любимой Франции. Боязнь погибнуть и больше не увидеть ее особенно преследовала сентиментального Леона. Он постоянно вспоминал свою Марту, которая вот-вот должна разродиться от бремени, и даже стал завидовать своему шурину Жану, супруга которого всегда находилась рядом, а его — за тридевять земель, в неведении о судьбе мужа. Ведь Леона и Поля послали выручить Жана и привезти его домой, а вместо этого они сами включились в боевые действия, конец которым, видно, еще далек. Леон тосковал по дому и жене. То же самое испытывал и Поль. И только азарт журналиста и исследователя не давал ему впасть в уныние. Фанфан испытывал совсем другие чувства. Он ощущал себя покинутым и одиноким. Полтора года он был преданным другом и помощником капитана Сорви-голова, он делил с ним кусок хлеба и тяготы войны и готов был умереть за своего командира и верного товарища. Они вместе проливали кровь в борьбе за свободу буров и поклялись быть вместе до конца. И тут появилась эта девица. И он, Фанфан, оказался лишним. Она стала для Жана Грандье не только женой, но и лучшим другом. Есть от чего разорваться сердцу мальчишки с улицы Гренета. С какой-то ревнивой завистью он следил за влюбленными тогда, на берегу реки Вильге, и видел все, что между ними произошло. Но если бы не это странное подглядывание из-за кустов, он никогда бы не узнал, куда утащили спящую пару черные воины басуто. Он не мог бросить в беде своего капитана и спас его и Жорису от гибели, а заодно зарезал их мучителей: Барнетта и того, желтого вождя. Теперь он немного успокоился и стал привыкать к присутствию этой женщины рядом с капитаном Сорви-голова. Но иногда иголочка ревности и обиды прокалывала душу преданного Фанфана. И все же он дал себе слово не покидать своего друга и благодетеля, пока тот его не прогонит. Но Жан Грандье словно не замечал перемен в своем лейтенанте и ординарце, хотя и перестал уделять ему прежнее внимание. Капитана поглотила любовь. Однажды во время одного из переходов в коммандо Яна Коуперса посланный в дозор Фанфан, медленно продвигаясь вместе со Строкером вдоль лесной дороги, вдруг услышал фырканье коней, цокот копыт, скрип колес и тихий английский говор. Через несколько минут в поле их зрения появилось с десяток повозок, запряженных лошадьми и окруженных с обеих сторон двумя взводами драгун. "Продовольственный обоз", — решил Фанфан. Переглянувшись со Строкером, они как можно тише пустили своих коней в сторону поляны, где на привале отдыхал отряд, возглавляемый Сорви-головой. Поуперс в этот день остался в штабе Ковалева. Перейдя с шага на рысь, дозорные примчались на поляну и сообщили Жану о приближающемся обозе. Сорви-голова от этого сообщения так внутри и загорелся. Ведь была явная возможность перехватить английский обоз и пополнить запасы буров трофейным продовольствием и оружием. Он приказал своему отряду пешком выдвинуться к лесной дороге и рассредоточиться вдоль нее. Пулеметчику Хаессену и ставшему его вторым номером Фардейцену было приказано отсечь отступление драгун. Затаились в придорожных кустах по обе стороны дороги. Ждали, затая дыхание. Жориса лежала рядом с Жаном, то поглядывая сквозь прицельную планку карабина на дорогу, то оборачиваясь в сторону мужа и бросая на него взгляд, полный нежности. Слева притаился Фанфан. Дальше кусты скрывали других бойцов. Ждали недолго. Из-за поворота показались лошади, а следом повозка, укрытая брезентом. По бокам с винтовками на локтевых сгибах ехали два драгуна в надвинутых на лбы касках. Мятые мундиры, усталый вид. Возница, тоже драгун, лениво встряхивал вожжами. Лошади шли неспешным шагом. Следом в таком же порядке двигалась следующая повозка с охраной по бокам. Жан пропустил первую повозку, предоставив ее Фанфану, и навел прицел своего маузера на драгуна возле второй повозки. Раздался выстрел. Драгун мешком свалился с коня. И тут же открыли огонь другие бойцы. Несколько драгун упало с лошадей, остальные спрыгнули сами и, спрятавшись под остановившиеся повозки, стали стрелять по придорожным кустам. Перестрелка продолжалась уже минут пять, не принося ни той, ни другой стороне существенного урона. Только мелкие выстрелы капитана Сорви-голова достигали цели. Для остальных драгуны, укрывшиеся за толстыми колесами, были пока неуязвимы. И вдруг из-за поворота послышался топот множества ног, и на дороге показались несколько рядов английских пехотинцев с примкнутыми штыками. Они быстрым шагом спешили на помощь своим. "Вот и нас обманули", — мелькнуло в голове у Жана, и он навскидку выстрелил в офицера, возглавлявшего наступление. Тот упал под ноги к своим солдатам. Силы были явно неравные. "Нужно удирать", — решил Жан и три раза пронзительно свистнул. Это был сигнал к отступлению. Все стали поспешно отползать в лесную чащобу. И тут до Жана Грандье донеслась короткая пулеметная очередь. Неужели Хаессен и Фардейцен не слышали его свист? Пулемет еще раз коротко затрещал и вдруг заглох, словно захлебнулся. Раздавались только выстрелы английских ли-метфордов. Англичане палили напропалую по внезапно исчезнувшему противнику. Когда часа через два, поблуждав по лесным зарослям, Жан, Жориса, Фанфан, Леон и Поль наконец добрались до поляны, где под присмотром капрала Гегеля находились их лошади, то увидели там всех своих товарищей-буров, кроме двух пулеметчиков. Их ждали еще несколько часов, да так и не дождались, и продолжили свой путь в коммандо Яна Коуперса. Видно по всему, Хаессен и Фардейцен погибли, как говорится, смертью храбрых.
Поздно вечером все собрались в палатке в лагере Яна Коуперса помянуть убиенных. Сам коммандант — светловолосый бур лет тридцати пяти — принял участие в поминовении. Сидели за большим складным столом. На нем горела керосиновая лампа, стояли фляги с местным самогоном "зелфхааст", металлические кружки, вяленое мясо "билтонг", хлеб, бататы, кое-какие овощи, лесные ягоды, грибы.