Старик поднялся, намекая на конец аудиенции, пожал капитану молокососов руку, да так, что у другого бы она хрустнула, и почувствовал, что рука Жана тоже не из слабых. Когда дверь за добровольцами закрылась, Крюгер произнес с улыбкой:
— Убежден, этот маленький француз совершит большие дела!
Старый президент, или, как его любовно звали буры, «Дядя Поль», оказался хорошим пророком.
На следующий день пятнадцать молокососов, в широкополых фетровых шляпах, шагали по улицам Претории в полном боевом снаряжении — с маузеровскими винтовками [31]и с патронташами на поясе. А еще через пятнадцать часов они уже молодцевато гарцевали живописной кавалькадой на своих собственных пони.
Юный капитан не в игрушки играл! Какое глубокое знание людей он обнаружил! Как верно рассчитал, что нет лучшей рекламы для набора волонтеров, чем появление на улицах города этого, пусть небольшого, конного отряда! Добровольцы так и стекались к нему со всех сторон. Не прошло и недели, как Жан Грандье набрал свою сотню молокососов, самому младшему из которых было четырнадцать, а старшему — семнадцать лет. Поскольку весь этот народ изъяснялся между собой на какой-то невообразимой тарабарщине, Жан стал искать переводчика, который знал бы английский, французский, голландский и хотя бы несколько слов по-португальски. И он нашел его — тридцатилетнего бура с длинной волнистой бородой, тотчас же прозванного подростками «Папашей».
На седьмой день пребывания в Претории молокососы парадным маршем прошли перед домом президента. С трубкой во рту и в своем неизменном «колпаке», Дядя Поль, улыбаясь, произвел смотр. Сердце его было преисполнено любовью к юным храбрецам, готовым отдать свою жизнь во имя независимости его родины.
ГЛАВА 4
Военные будни. — Разочарование. — Обозники и землекопы. — Боевое крещение. — Атака. — Победа. — Песенка Фанфана-Тюльпана. — Походный марш молокососов. — Сорвиголова и его генерал. — В разведке. — Неожиданное появление молокососов. — Послание английским судьям.
Интернациональный отряд Жана Грандье доставили по железной дороге в распоряжение генерала Вильжуэна, руководившего осадой Ледисмита [32]. Начало кампании оказалось довольно тягостным для маленького конного отряда и разрушило немало иллюзий молодых людей.
Как известно, всякий доброволец, увлеченный парадным блеском военных торжеств, мечтает о боевых подвигах и в армию идет, чтобы драться. И вот первое и жестокое разочарование: сражение на войне — редкость. Война — это прежде всего нескончаемые марши и контрмарши, маневры, караульная служба, ночные дозоры в любую погоду, приказы, нередко противоречащие друг другу, переутомление, недоедание и неизбежная суматоха. Все это, ничего общего не имеющее с непосредственно боевыми свершениями, угнетающе действует на нервы солдата-добровольца, обманутого в своих ожиданиях.
А у этой войны была еще одна неприятная сторона. Известно, что в мирное время буры — самый гостеприимный народ, они принимают путника с сердечным и щедрым радушием, зачастую граничащим с расточительством. Но, как это ни удивительно, во время войны с англичанами эти же самые буры холодно, почти с недоверием встречали иностранных добровольцев, стекавшихся к ним со всех концов света. Они никого не звали к себе на помощь, и потому их как будто удивляли все эти энтузиасты, которые несли им в дар жизнь свою и кровь. Замешательство, с каким они принимали бескорыстное самопожертвование добровольцев, граничило с неблагодарностью.
Бурский генерал, принявший молокососов более чем холодно, не мог придумать ничего лучшего, как возложить на них конвоирование и охрану обозов. Подумать только, одержимые страстью к подвигам юнцы, преодолевшие по морю и по суше тысячи километров, обречены на сопровождение грузов! Занятие, бесспорно, полезное, но весьма прозаическое.
Жан Грандье еще сдерживался, но остальные молокососы роптали не хуже ворчунов старой гвардии [33]. Даже переводчик Папаша, наделенный присущим бурам хладнокровием и крепкими нервами, ругался и клял судьбу на всех четырех языках.
Так шли дни за днями, не принося никаких изменений, если не считать земляных работ, на которые их иногда посылали. Что могло быть хуже этого!
Молокососы все теснее сближались друг с другом, у них появилось чувство локтя, и они начали — пока еще с большим трудом — понимать друг друга без помощи переводчика. Молодые буры — а их было большинство в отряде — занимались дрессировкой пони и превратили их в исключительно послушных и сметливых животных.
Но однажды, в тот самый момент, когда у наших сорванцов совсем опустились руки, внезапно была замечена конная разведка англичан.
— Враг!.. Хаки!.. Там!..
— Где?..
— Направо!..
— Они отрежут нас!..
Все кричали разом и на разных языках. Пони, насторожившись, рыли копытами землю. Молокососы ждали приказа, но его не было. И тогда Фанфан, зевака по натуре, не в силах совладать с любопытством, вскочил на лошадь и поскакал вперед. За ним последовал другой молокосос, такой же любопытный, затем еще четверо, потом десять, пятнадцать и, наконец, весь отряд. Ведь это же война, самая настоящая война, с боевым сражением!.. О нет, такого случая они не упустят!.. Юные безумцы с криком и гиканьем мчались во весь опор, думая только об одном: эх, столкнуться бы с англичанами, ударить по ним!
Сорвиголова, растерявшись, даже не пытался остановить молокососов или внести какой-то порядок в стихийную атаку. Пришпорив коня, он обогнал товарищей и голосом, покрывшим весь этот гам, скомандовал:
— Вперед!
Поистине великолепен был этот натиск — неожиданный, беспорядочный, но преисполненный отчаянной решимости и неистового мужества.
Обычно кавалеристы пользуются в бою шашкой или пикой, но так как у молокососов не было ни того, ни другого, они неслись на врага, потрясая винтовками. Это глупо, безумно, нелепо, но все же именно столь необычное в данной ситуации оружие и принесло им успех.
Английские кавалеристы — народ нетрусливый и отнюдь не из тех, кого легко захватить врасплох, — обнажили шашки и ринулись на скакавшего рассеянным строем противника. Близилась страшная схватка, а сорванцы даже не выровняли ряды по правилам конного боя.
Но тут Жан, сохранивший еще какие-то крохи хладнокровия, за несколько секунд до трагического столкновения принял решение. Бросив поводья и вскинув винтовку к плечу, он выстрелил и закричал во всю глотку:
— Огонь!.. Целься пониже!..
Папаша проорал этот приказ по-голландски. И открылась ожесточенная пальба. Магазины маузеровских винтовок были полны, и каждый молокосос успел выстрелить по три раза.
Лошади англичан валились одна на другую вместе со своими всадниками. Боевой порядок был расстроен, контратака захлебнулась.
Пони молокососов, не чувствуя натянутых поводьев, понесли. На полном скаку врезались они в английский эскадрон и, промчавшись сквозь него, летели дальше. Но не все: некоторые, наткнувшись на валявшихся коней, вздымались на дыбы и опрокидывались. Убитые и раненые люди и лошади лежали вперемежку. Воздух оглашался проклятиями, стонами и предсмертными хрипами. Но никто из остававшихся целыми и невредимыми не обращал на это внимания.
Англичане — их было шестьдесят человек, — потеряв треть своего состава и предполагая, что за молокососами следует другой, более сильный неприятельский отряд, повернули коней и бросились наутек к своим аванпостам. Однако на полдороге они снова наткнулись на молокососов — тех, чьи пони пронеслись сквозь вражеский эскадрон. Сорванцы, успев перестроиться, опять напали на них.
Не было спасения от этих одержимых! Окружив противника, они под угрозой расстрела в упор потребовали сдаться. И англичанам ничего не оставалось, кроме как подчиниться.
Потери англичан — тридцать убитых и раненых и почти столько же пленных, которых молокососы повели торжественно к своему генералу. Потери молокососов — трое убитых и шестеро раненых бойцов и десять искалеченных лошадей. Вот это война!..
32
Ледисмит — в описываемый период город в Британской колонии Наталь (на территории современной ЮАР), крупный железнодорожный узел.