Табачный дым плотной серой пеленой висел под низкими, потерявшими цвет сводами.
Посетители, разомлевшие от вина и спертого воздуха, галдели, смеялись, переругивались.
Других свободных мест не оказалось, и Андрею пришлось расположиться у самого оркестра. Над ухом громыхал барабан, свистела флейта, стонала скрипка.
За соседним столиком два каких-то ловкача убеждали торговца купить по дешевке партию румынской виноградной водки и американской муки.
— А то бери пять ящиков шоколада. Тоже дешево отдадим.
Андрей оглядел их.
«Явные спекулянты, милицию надо бы сюда...» Оркестр играл старые, надоевшие всем вальсы. Время от времени кто-нибудь из посетителей подходил к эстраде и, бросая в раскрытый рояль несколько бумажных миллионов, заказывал:
— «Счастливый рейс»!
Музыканты тотчас обрывали мелодию вальса и начинали играть модное танго «Счастливый рейс».
Ермаков сознавал, что ему не место в кабаке, но тоска завладела им. Он пил вино, закусывая ракушками, пил и не хмелел. Вот уже целую неделю он ищет работу — и все безрезультатно.
«Как они посмели предложить мне заведовать складом?» — Андрей чертыхнулся. Нет, он никогда не согласится! Закрыл глаза и представил как наяву эсминец «Пронзительный»: могучий корпус, гордые мачты, склоненные к юту трубы, грозные пушки и торпедные аппараты, заостренный изгиб форштевня.
Вот это действительно был красавец!
Вспомнился последний переход из оккупированного немцами Севастополя в Новороссийск, залитый солнцем внешний рейд. На фалах кораблей взвились сигнальные флаги: «Погибаем, но не сдаемся!» Потрясая воздух, раздался грохот взрыва на эсминце «Фидониси». Это был сигнал для всех остальных...
Андрей с силой стукнул стаканом, расплескав вино.
— Окосел морячок! — ухмыльнулись за соседним столиком.
Но Ермаков не слышал окружающих. Он вновь переживал трагедию родной эскадры. Он видел себя на командирском мостике «Пронзительного», видел взметнувшийся над «Фидониси» столб огня и бурого дыма, матросов, молча скинувших бескозырки.
Один за другим взрывались грозные корабли. Волны пошли по рейду при полном штиле.
Ермаков скомандовал: «Открыть кингстоны!»
Содрогаясь от сотен тонн хлынувшей в трюм воды, корабль стал оседать на нос.
Андрей взял из своей каюты барометр и, держа в руке красный кормовой флаг, последним спустился в шлюпку.
Шлюпка быстро удалялась от тонущего корабля. Моряки не спускали с него глаз.
«Пронзительный» встал вертикально и, словно салютуя пером руля, скрылся под волной...
— О чем грустим? — послышался рядом чей-то голос.
На край стола легли сухие длинные пальцы, украшенные массивными кольцами.
Андрей, словно очнувшись, медленно поднял голову и встретился с зеленовато-серыми не то смеющимися, не то настороженными глазами.
Изрытое оспой продолговатое лицо, бритая голова с огромным желтым лбом. Так ведь это же сосед по теплушке, тот самый, что сбежал от чекистов! И он здесь, в Одессе, в самом центре города, в двадцати минутах ходьбы от Губчека! И разодет, словно на бал: коричневый пиджак, рыжие галифе, высокие, со шнурками до колен, модные тупоносые ботинки «Вера».
Пожалев о том, что забрел в этот кабак, Андрей хотел было ответить бандиту грубостью, но тут же подумал, что, может быть, удастся его задержать. Но как это сделать? Как? Раздумывая над этим, он деланно улыбнулся:
— А, попутчик!.. Садись, садись!..
Рябой сел, с усмешкой кивнул в сторону оркестра.
— Позиция на виду, зато дырка рядом (рядом находилась дверь, должно быть на кухню). Эй, Спильчевский! — окликнул он проходившего мимо официанта. — Большой графинчик и... — Рябой скосил глаза на скромную закуску Ермакова, — два салата из кур, икорки...
— Для меня не надо, я поужинал, — запротестовал Андрей.
Но Рябой, будто не расслышав, продолжал:
— Пару отбивных и полдюжины пивка. Запишешь на мой счет. . ,
— Слушаюсь! — угодливо склонился официант.
— Ну как, капитан Ермаков, жизнь? Отделался легким испугом? На станции не замели? — снова обратился Рябой к Андрею. — Я гляжу тогда, этот чиж прямо на тебя нацелился. Счастье его, не на меня первого налетел. Пришлось бы нажать на мышцы.
Рябой усмехнулся, обнажив золотые зубы, и переставил кувшин с хризантемами, загораживая свое лицо от входной двери.
— Где бросил якорь? — уже серьезно спросил он.
— Плаваю... на бочке в лимане.
— Отцовский хлеб жуешь?
— Приходится, — односложно ответил Ермаков.
— Симу Пулемета не видал еще? Довоевался боцман до дворника. — Губы Рябого искривились.