— Сам знаю, что делать, — отрезал Андрей.
— Я настаиваю на этом, — тихо повторил помощник.
— Я здесь командир и не нуждаюсь в советах, — грубо ответил Андрей.
— Тогда я вынужден буду сообщить о своем мнении товарищу Никитину, — твердо сказал Репьев.
— Кому угодно! — Ермаков повернулся к помощнику спиной, делая вид, будто занят швартовкой.
Днем состоялся неизбежный разговор с Никитиным.
— Как же это все получилось, товарищ Ермаков? Я слышал, что это произошло по вашей собственной вине. Пора перестать все на «Валюту» сваливать. Ты лучше скажи, почему у тебя на судне слабая дисциплина? Как это получилось, что Фомин, которого, кстати говоря, ты так отстаивал, умудрился напиться и пьяным пошел в рейс? Вот он, твой «лихой моряк». Из-за какой мелочи упустили врага!
— Я объявил Фомину выговор, — уже сбавив тон сказал Ермаков.
— А я предлагаю тебе отменить этот приказ, списать Фомина со шхуны и под стражей доставить сюда, в Губчека. Лодыри и пьяницы — те же враги.
— Первым меня увольте, я первый виноват. Пусть ваш Репьев командует.
— Еще что скажешь?
— Мне можно идти? — сухо спросил Ермаков. Никитин встал и повысил голос:
— Нет, нельзя!
«Ты тоже с характером», — подумал Андрей и вытянул руки по швам.
А Никитин продолжал, отчеканивая слова:
— Я должен предупредить тебя, товарищ Ермаков: тебе необходимо перемениться, понимаешь: пе-ре-ме-нить-ся... Мы, чекисты, — солдаты революции, и у нас должна быть железная дисциплина. В этом наш революционный долг. Или ты забыл, что за революцию воевал, а не раков ловил?.. Надеюсь, у нас больше не будет повода для таких разговоров? Не думай, что мне приятно все это говорить. Можешь идти...
— Каков гусь этот Репьев! Каков гусь! — бормотал Андрей, спускаясь в порт.
Верно, Макар Фаддеевич предупредил, что вынужден будет сообщить свое мнение Никитину. Но Андрей никак не ожидал, что Репьев осуществит это намерение.
Вернувшись на «Валюту», Ермаков осведомился у боцмана, где Репьев.
— Он в кубрике, — ответил Ковальчук. Андрей спустился в кубрик, где Макар Фаддеевич
читал вслух краснофлотцам газету. Услыхав шум шагов, он поднял голову. Ермаков сунул в рот трубку и, едва сдерживая шумное дыхание, прошептал;
— Выйдем на минуточку!
.— Извините, товарищи, — сказал Макар Фаддеевич, — я сейчас вернусь. Ермаков ждал на баке.
— Я тебя слушаю, — как всегда, спокойно произнес Репьев.
— Выслуживаешься перед начальством? Не тебе моряка учить! — с места в карьер начал Андрей. — Мусор из камбуза любишь выметать. Или ты с судна выметайся, или я сам уйду.
— Не ты меня назначал, не тебе и увольнять, — не повышая голоса, ответил Репьев и в упор посмотрел на Ермакова. — А злоба твоя от спеси: как-де так, я опытный командир, а меня осмеливаются критиковать! Не по-пролетарски это.
— Может, ты еще скажешь, что я буржуй?
— Буржуй не буржуй, а отрыжки у тебя не наши, не советские. Стара твоя марка: «Сор из избы не выносят!» Я сор не выношу, а хочу, чтобы его не было.
— А я, выходит, не хочу?
— Одним хотеньем да криком Антоса не поймаешь. Ты слыхал, как тебя в порту прозвали?
— Не собираю портовых сплетен, — ответил Ермаков, однако насторожился.
— Тебя зовут капитаном «Старой черепахи».
Андрей перекусил мундштук трубки. Глаза его сузились, и, как всегда в минуты сильного волнения, стала подрагивать верхняя губа.
— Я бы, конечно, наплевал на всякие такие клички,—продолжал Репьев,—по мне хоть горшком зови, только в печь не сажай. Но тут, товарищ Ермаков, не тебя лично осмеивают, а шхуну нашу, пограничников, чекистов... Я бы на твоем месте придумал что-нибудь.
— Придумал? Вторую мачту на бушприт не воткнешь!..
Начиная разговор, Ермаков собирался поставить помощника, как говорят, на свое место, но этот хитрющий Макар ловко свернул с курса.
— Тебе карты в руки, ты опытный моряк, а я в юнги и то не гожусь, — продолжал Репьев. — Конечно, «Валюта» не миноносец. Годиков через пять, глядишь, и у нас флот настоящий будет. Только ведь антосов сейчас надо ловить.
— Через пять, говоришь? — недоверчиво переспросил Ермаков и с сожалением посмотрел на сломанную трубку: «Хороша была трубка!»
— Ну, самое большое через восемь. Пусть только наша страна немного окрепнет. Таких сторожевиков настроим, англичанам не снились...
Шторм перешел в штиль. Ермаков положил трубку в карман и, глядя на воду, сказал: