Но не только это узнала Олеся из бессвязных речей незнакомца. Да зачем тревожить больного!
— Больше ничего я не говорил? — допытывался парень. — Если я опять начну болтать, ты меня водой окати...
— Кто ты будешь? Родня-то твоя где? — спрашивала больного Олеся, наклоняясь к изголовью.
Он молчал, будто не слышал, и опять бредил, требовал сапоги, пел «Смело, товарищи, в ногу». Девушка закрывала ему ладонью рот и шептала братишке:
— Беги на двор, погляди, нет ли кого под окнами... На четырнадцатый день утром Олеся написала записку и послала Петруся в город, в Губчека, а на следующую ночь в хату тихонько постучались. Олеся вышла в сени, окликнула:
— Кто там?
— Олесе Семенчук письмо...
Вскоре Олеся и какой-то мужчина вынесли паренька по огородам к кустам, где стояла запряженная в тарантас лошадь, уложили его.
— Спасибо тебе, красавица! — сказал мужчина и пожал Олесе руку. — Запомни: не видела ты нас.
— До свиданья, Олеся! — прошептал парень.— Я еще увижу тебя. Я со дна морского тебя достану.
— До свиданья! — прошептала она.
Лошадь скрылась в темноте, а Олеся все еще стояла у черных рогатых кустов. Ей казалось, что, кроме покойных родителей (их по весне убили бандиты), кроме единственного родного брата Петро, у нее никого и никогда не было ближе и роднее этого больного чернявого парня. Неужели он только затем и появился, чтобы исчезнуть, так и не назвав своего имени?
К удивлению Яшки Лимончика, часовщик Борисов назначил ему дневное свидание в кабачке Печесского. Они сидели за тем же столиком, у оркестра, где у Яшки произошла печальной памяти встреча с Ермаковым.
Борисов был в костюме портового рабочего, Лимончик также предпочел явиться в скромной одежде мастерового.
Настороженно глядя на входную дверь, Яшка тихо спросил:
— Зачем мы заявились в этот кабак? Нас же, того гляди, схватят тут, как пить дать, схватят.
— Вы ничего не понимаете —спокойно ответил Борисов, наливая в стакан пива.— Здесь сейчас самое безопасное место. Никитину в голову не придет, что мы днем сидим в таком месте.
Борисов отпил пива и закусил снетками.
— После провала Орехова вам нужно исчезнуть из этого города. Я даю вам отпуск на полгода. Вас должны забыть в Одессе. Антос доставит вас в Стамбул.
Яшка с равнодушным видом пил пиво.
— Но для этого... — Борисов помолчал. — Перед этим вы должны либо уничтожить «Валюту», либо сделать так, чтобы она недели на две вышла из строя. Антос не любит встречаться со «Старой черепахой».
— А я люблю легкую работу,— иронически процедил Яшка. — Это все-таки легче, чем поймать за хвост комету...
— Если надо будет, поймаете и комету,— сухо сказал часовщик.
Серафим Ковальчук затосковал. Может быть, он просто устал: такая жизнь — ни сна, ни отдыха! Домой скоро дорогу забудешь. Шкалика с друзьями выпить некогда, словом перекинуться.
Сегодня утром, улучив минутку, Серафим попытался было побеседовать с Андреем Ермаковым по душам и откровенно признался, что ему надоело чуть ли не круглые сутки мотаться на шхуне у прибрежных скал: «По настоящему делу душа тоскует». Ермаков озлился: «Какого еще настоящего дела тебе захотелось? Водку, что ли, давно не пил?..»
«А неужто грех пропустить стаканчик? С голоду да с устатка и два не повредят! Одна радость на «Валюте», что в море...»
В таком настроении боцман возвращался под вечер из финансового отдела, где получал денежное содержание для команды шхуны. На Канатной улице его окликнули:
— Сима Пулемет! Здоров, старик!
Ковальчук оглянулся. Его догонял Фомин, которого списали с «Валюты». «Ишь ты, франтом каким вырядился: новое пальто построил, кепку фасонистую напялил».
— Ты откуда взялся?
— С работы без пересадки! — отшутился Фомин.— До гроба буду тебя помнить, сосватал меня к Альбатросу.
— А ты, видать, не горюешь?
— С чего мне горевать? Была бы шея — хомут найдется!
— Где теперь? Уж не воруешь ли?
— За кого ты меня, Сима, принимаешь? Или я у тебя из веры вышел? — обиделся Фомин. — Ты со мной не шути, я теперь в ответственных работниках — магазином заведую... А ты как живешь? Водку пить не разучился? Пришвартуемся у Печесского. Или зарок дал?
— Да у меня всего час времени. В час не обернешься, — ответил Ковальчук. Соблазн был велик, но не лежало у него теперь сердце к Фомину.
— За час бочку выпьешь! А мы по маленькой... И дело есть важное, я было тебя уже разыскивать собрался. Вас, чекистов, касается...
Появление Симы Пулемета в подвальчике Печесского вызвало восторженное удивление: «Сима Пулемет с того света!», «Сима, Сима! К нам причаливай!»
Оркестр прекратил вальс и заиграл песенку:
И польщенный Сима пил водку, целовался с дружками — безработными матросами, отплясывал «яблочко» и часа в два ночи в обнимку с Фоминым еле выбрался на улицу, к скверу, где друг против друга сидели чугунные лев и львица.
— Прощай, друже! Я потопаю на «Валюту».
— «Валюта» не Манюта, не убежит! — захохотал Фомин. — А про дело-то забыл? Я о деле тебе не успел еще сказать, — и потащил Серафима в ресторан Робина...
Проснулся Ковальчук оттого, что ему в лицо плеснули холодной водой. Он лежал на диване в какой-то незнакомой комнате. Хотел было вскочить, да не тут-то было: крепкая веревка туго стягивала руки и ноги. У стола сидели Яшка Лимончик и Фомин.
Лимончик смотрел насмешливо, но без злобы. Перекинув языком папироску из одного угла рта в другой, он вытащил из жилетного кармана хронометр.
— Четыре часа! Боцман опоздал на вторую вахту. Ай-ай, как нехорошо! Что скажет капитан Ермаков?
Лимончик с деланной укоризной покачал головой и кивнул Фомину:
— Развяжи гостя... Вы, милый друг, буянили, потому, извините, пришлось лишить вас свободы действий.
Фомин быстро развязал Ковальчука.
О чем только не передумал в эту минуту Серафим! Стоит Яшке повести бровью — и прощай жизнь! Да, копейка ей цена, если позволил себя напоить и увести, как слепого щенка.
Какой позор обрушил он на свою голову — вовек не смыть! Разметать бы всю эту шпану, придушить Лимончика, да где там: самого скорее придушат.
Яшка налил из бутылки водки, протянул стакан:
— Опохмелься, Сима!
Ковальчук взял стакан, не переводя дыхания, выпил водку, вытер ладонью губы, крякнул: «Хороша чертовка!» А сам все думал, как бы выбраться из этого логова.
— Герой! — одобрил Яшка и кивнул Фомину: «Выметайся!»
Плотно притворив за Фоминым дверь, Яшка присел рядом с Симой на диван.
— Вообще-то говоря, на моем месте ни один порядочный человек не стал бы тобой заниматься. За старую драку бока бы еще наломали, а мне тебя жалко, дите ты большое! И как же тебя угораздило напиться! Гляди, до чего себя довел: где твоя военная роба?
Ковальчук настороженно слушал бандита, ожидая какого-нибудь подвоха: Слова Лимончика заставили взглянуть на одежду. Мать честная! Вместо морского кителя и форменных брюк на нем какой-то рваный пиджак с короткими рукавами, засаленные ярко-оранжевые штаны, а на ногах вместо сапог худые сандалии. Где же бушлат, фуражка и все документы и деньги?!
— Пропил все? Эх, голова садовая!— Лимончик налил стакан водки и выпил, также ничем не закусив. — Что же ты теперь делать будешь? Куда пойдешь? Расстреляют товарищи чекисты. Я тебя, Сима, держать не стану, а они, как пить дать, расстреляют.
Минуту назад Ковальчук только и думал о том, как бы удрать от бандитов и явиться на «Валюту» с повинной, но как явиться? В таком виде мать родная из дома выгонит. И главное — без единого документа и без денег. Ведь в кителе было тринадцать миллионов! Теперь только пулю в лоб.
Яшка расхохотался:
— Эх, ты! Потерял, что ли, чего? Бумаженции небось.