Взявшись за толстый словарь, Никитин пробормотал про себя: «Да, кстати!» Придвинул блокнот и записал: «Выяснить у Ермакова, как у него идут занятия по немецкому...»
Рано утром Никитин позвонил по телефону в Люстдорф:
— Кудряшев? Здравствуй! Приехали отпускники?.. Отлично! Собираетесь гулять?.. Правильно! Телефонистка, почему вы перебиваете?.. Голубиная станция? Соединяйте... Никитин слушает... Откуда прилетел?..
Спустя несколько минут, рассматривая принесенный Чумаком листок бумаги, мелко испещренный неразборчивым почерком, Никитин пробормотал:
— Ничего не разберу... Ты, Чумак, знаешь почерк начальника поста острова Тендра?
— Товарища Горбаня? — переспросил Чумак, склоняясь рядом. — Это не он, не его почерк. Это кто-то другой писал.
— И, очевидно, левой рукой! — Никитин поднес записку к настольной лампе. — Ого! Плохо дело...
— Подписал Вавилов, — глядя через плечо председателя, прочитал Чумак.
— Соедини-ка меня с Ермаковым. Чумак повернул ручку полевого телефона:
— Стоянку «Валюты»... Ермаков у аппарата, товарищ председатель!
Никитин взял трубку:
— Ермаков?.. Никитин говорит. Прикажи боцману приготовиться к срочному выходу в море и к приемке груза... Продукты, обмундирование... Через полчаса привезут. И прикажи запасти пресной воды... Бочек семь... Сам немедля ко мне. Я посылаю за тобой машину... Быстренько!..
Никитин положил трубку телефона, снова взял и перечел записку. «Оправдал себя Вавилов!..»
«Зачем сейчас на Тендру? — недоумевал Ермаков, поднимаясь по лестнице Губчека. — Неудачное время для рейса. Очень неудачное!..»
— Вот что, Андрей Романович, — встретил его Никитин, — как погрузитесь, немедля снимайтесь с якоря. Надо забросить все на Тендру. На вот, прочитай. — Он передал Ермакову письмо Вавилова.
— Серьезная история!.. Это что же, тот самый Вавилов, что сбежал у Кудряшева? — с трудом разобрав записку, поинтересовался Ермаков.
— Тот самый. А чему ты удивляешься? Это мы его в секретную командировку послали... Действуй! К ночи «Валюта» должна вернуться на стоянку...
Ермаков глянул на барометр. Никогда еще за все четыре месяца барометр не падал так низко.
— Кстати, Андрей Романович, — сказал Никитин уже другим тоном. — Я приказал перевезти Катю Попову из больницы к вам домой. Ты не возражаешь? В больнице она скучала, а дело идет на поправку...
У подъезда Губчека Ермакова остановила незнакомая старушка:
— Скажите, пожалуйста, не вы командир моего Макара? Мой сын — Макар Репьев.
Андрея поразили ее добрые карие глаза. До чего Макар Фаддеевич похож на нее!
— Вы могли бы мне рассказать, как он там, в вашем море?.. А ему передайте, что мы все здоровы и Леночка со Светиком выдержали экзамены.
Лрмаков торопился, ему некогда было слушать разговорившуюся старушку. Оказывается, у Репьева есть дети! Макар ни разу не говорил об этом.
— И передайте ему, пожалуйста, вот эти пирожки, его любимые, из картофеля. Вас это не затруднит?
— С удовольствием, обязательно передам. А вы скажите супруге товарища Репьева, что он скоро придет домой.
Старушка пристально посмотрела на Ермакова:
— Вы не знаете? Ее ведь нет, нашей Сонечки, ее англичане расстреляли...
Услыхав о предстоящем рейсе на Тендру, Ковальчук проверил крепость парусов и снастей. Не любил он ходить в штормовую погоду к острову, завоевавшему среди моряков Черноморья мрачную славу «могилы кораблей».
Тендрой называлась узкая песчаная коса, усыпанная ракушками и вытянувшаяся в море с запада на восток на целых тридцать миль. В самом широком месте она не превышала двух верст, а в некоторых участках во время хорошего наката волны перехлестывались с одной стороны острова на другую.
Летом к Тендре приходили рыбаки на лов кефали и скумбрии. А зимой, кроме трех смотрителей маяка и десяти пограничников, на острове обитали только зайцы да лисицы.
Лет двенадцать назад кто-то посадил на западной стрелке Тендры три серебристых тополя. Они разрослись и являлись единственным украшением кусочка пустыни, заброшенного в открытое море.
С декабря, а то и с ноября — смотря по погоде — до конца зимы Тендра была фактически отрезана от материка. Свирепые восьми- и десятибалльные штормы, быстрые изменчивые течения, предательские отмели не давали возможности подойти к острову ни одному судну, поэтому продовольствие, пресная вода и топливо заготовлялись на полгода. «Валюта» только месяц назад доставила на Тендру зимнюю одежду, продовольствие, уголь и воду, и Ковальчук не мог понять: куда же все это подевалось?
Метеорологическая станция предсказывала, что к ночи шторм достигнет семи-восьми баллов. Начиналась полоса зимних бурь, бушующих по двадцать суток кряду. Недаром со вчерашней ночи шел снег. Того гляди, ударят морозы.
Лишь после выхода в море Ермаков рассказал команде, что произошло на Тендре. Сутки назад, ночью, к острову подошла фелюга Антоса Одноглазого. Контрабандисты напали на пост, обстреляв пограничников из пулемета.
Начальник поста Горбань и трое бойцов убиты. Склад с продовольствием и обмундированием и самый пост сожжены. Пограничники отступили на маяк. Если «Валюта» не доставит свой груз, то на острове все погибнут от голода.
— Голубь с Тендры прилетел, комиссару записку доставил, —объяснил Ермаков боцману.
Командир не имел права сообщать, что еще писал Вавилов, а в конце записки говорилось:
«Сегодня ночью Антос идет к Тургаенко за каким-то пассажиром».
Как это узнал Вавилов, оставалось неизвестным…
Вместо обычных при попутном -ветре трех часов «Валюта» добиралась до Тендры все четыре.
Вполне понятно, что Антоса у острова давно уже не было. Старшина поста сообщил, что Одноглазый пытался атаковать маяк, но не смог ничего поделать и удрал с наступлением шторма.
— Приказано взять на шхуну красноармейца Вавилова,— сказал старшине Ковальчук.
— Убили они его. Он от них убежал, ему вдогонку три пули послали. Написал записку и скончался, бедняга.
За пять рейсов шлюпка благополучно выгрузила на берег ящики и мешки с продовольствием и одеждой и бочонки с пресной водой.
Ковальчук сидел на румпеле, четверо краснофлотцев лихо загребали. Когда шлюпку несло крутым гребнем на отмель, боцман командовал:
— Весла береги!
Пограничники подхватывали шлюпку за борт и вырывали ее из густой холодной воды.
— Принимай рафинад! — кричал им Ковальчук. — Море не подсласти! ,
Мокрые, закоченевшие люди бегом оттаскивали драгоценный груз подальше от воды.
— Утром было минус восемь, — крикнул старшина поста, — к ночи ждем десять!
— Поспешай!— торопил Ковальчук, тревожно поглядывая на темнеющий горизонт.
За время выгрузки шторм достиг шести баллов. Ветер крепчал с каждой минутой. Волны и тучи брызг то и дело заслоняли низкий остров.
Когда шлюпка вернулась, «Валюта» снялась с якоря и ушла от Тендры под зарифленными парусами. Ермаков спешил добраться к вечеру обратно в Одессу.
Вершины окружавших дом молодых тополей раскачивались, голые ветви постукивали друг о друга, в решетчатом заборе тонко посвистывало, калитка вздрагивала и стучала щеколдой, флюгер на крыше крутился волчком.
Прибой шумел так гулко, будто море взобралось на обрыв, затопило виноградник, и волны ударялись уже совсем рядом, за коровником.
На прихваченную морозом землю косо сыпался снег.
Три человека с винтовками подошли к саду с морского берега, разъединились: один остался на углу, второй — у середины ограждающего сад забора, третий — у ведущей к морю калитки.
Трое других расположились в узком переулочке, ограничивающем сад с западной стороны, двое осторожно пробрались в примыкающий с востока к саду виноградник.