— Только что моя партия совершила переворот, на этот раз успешный! Полная победа! Я снова президент!
Его товарищи по «Экваториане» еще раньше догадались, в чем дело, для них только заключительные слова генерала оказались сюрпризом:
— Угощаю шампанским! Официанты, несите самые большие бутылки и бокалы!
Ликование Бомбасто всех заразило. Один Фишер не преминул его упрекнуть:
— Значит, предаете нас. Забыли, что мы хотели основать свое собственное счастливое государство на необитаемом острове в Южных морях? Смотрите не прогадайте. Долго ли до следующего переворота, и опять вас свергнут.
— Отечество зовет, — важно ответил Бомбасто. — На этот раз я всех противников перестреляю. Раньше я был слишком мягок. Вот и кончилось тем, что пришлось бежать. Но учиться никогда не поздно. Выпьем за справедливую победу и за победу справедливости!
Он выпил до дна и потребовал, чтобы ему принесли бумагу, карандаш, ножницы и несколько булавок. Что он задумал?… Множество любопытных глаз следило, как генерал кладет бумагу на столик, ставит на нее бокал и обводит карандашом подставку. Раз… два… три кружка. Затем он перевернул бокал и нарисовал четвертый кружок, побольше. Хитро улыбаясь, Бомбасто вырезал все четыре кружка, на каждом что-то написал и воткнул в них булавки. Закончив это странное рукоделие, он встал, прокашлялся и заговорил:
— Дорогие сподвижники по «Экваториане»! В знак моей признательности и в память о нашем историческом плавании я сим учреждаю новый орден, который будет выдаваться за героизм, проявленный в особенно трудных и опасных морских путешествиях. Первым комендором ордена назначаю нашего капитана и моего спасителя Суматоху.
Кроме того, при первой возможности я вручу ему настоящее капитанское удостоверение, действительное на всех морях. Рыцарями того же ордена я назначаю Фиша Фишера, Ниссе Ларссона и Чико. Прошу подойти и принять временные наградные знаки.
Под радостные возгласы и аплодисменты режиссера Стивенса и кинозвезд награжденные один за другим подошли к Бомбасто. Он торжественно приколол бумажные ордена им на грудь (самый большой — Суматохе) и смачно их расцеловал» Рассмотрев кружки поближе, они прочли: «Подлежит впоследствии замене в Кито на настоящий золотой орден «Экваторианы». Друзья были чрезвычайно горды и счастливы, один Чико, покрутив в руках бумажную награду, дернул за рукав Бомбасто и сказал:
— У меня уже есть орден. Помните, вы мне обещали на Галапагосских островах? Лучше дайте мне немного денег. Куплю себе рубашку и надену в воскресенье.
Бомбасто от души расхохотался и обнял Чико:
— Твоя глупость равна твоей преданности, милый Чико! Отныне у тебя не будет никаких забот. Ты поедешь со мной обратно в Эквадор. Хочешь стать моим личным секретарем? Буду платить тебе столько, что ты каждый месяц сможешь покупать себе десять шелковых рубашек.
— Но я не умею читать и писать, — возразил честный Чико.
— Ничего. Все равно я на письма не отвечаю. Президенту пишут, только чтобы клянчить о чем-нибудь. Считай, что я нанял тебя с сегодняшнего дня.
Пока ребята обнимали и поздравляли Чико, снова раздался телефонный звонок. На этот раз вызывали Фишера, Он неохотно взял трубку. Сразу было видно, что его опасения оправдались: американец отвечал коротко и сухо, и с каждой секундой лицо его становилось все мрачнее.
— Мой завод и все мое имущество проданы с молотка, — сообщил он, закончив разговор. — Даже мою собственную радиостанцию продали. И все равно не хватило, чтобы покрыть долги.
— Выше голову! — бодро произнес Бомбасто. — Я назначу вас своим министром финансов. У вас будет роскошная вилла и пять… нет, шесть автомобилей!
Но Фишер вежливо и твердо отклонил заманчивое предложение Бомбасто. Дескать, ему опостылели деньги, он будет искать свой райский остров, чтобы жить там без горя и забот.
Суматоха и Ниссе заранее робели, чувствуя, что вот-вот раздастся новый звонок. Почему-то они не были уверены, что родители похвалят их за доблесть и тотчас согласятся переехать в Южные моря. И в самом деле, через несколько минут телефон опять зазвонил. Услышав, что это его отец, Ниссе страшно побледнел и, прежде чем взять трубку, долго смотрел на друзей отчаянным взглядом. Он был еще скупее на слова, чем Фишер, и после разговора первым делом спросил режиссера Стивенса, когда вылетает самолет на Лос-Анжелос.