Прошло немало дней, когда противники обменивались всего лишь редкими выстрелами из кулеврин. Однажды ночью, когда Капитан Темпеста и Перпиньяно дежурили на бастионе Сан-Марко, они увидели, что к ним по разрушенному турецкими минами эскарпу с ловкостью обезьяны карабкается какая-то тень.
— Это ты, Эль-Кадур? — спросил Капитан Темпеста, на всякий случай опустив аркебузу, которую уже приладил к парапету, запалив фитиль.
— Да, господин, — отозвался араб. — Не стреляйте.
Он уцепился за зубец стены, легко вылез на парапет и спрыгнул прямо под ноги Капитану Темпесте.
— Вы, наверное, беспокоились, почему меня так долго нет, хозяин? — спросил араб.
— Я уж думал, тебя разоблачили и убили, — ответил Капитан Темпеста.
— Будьте уверены, господин, они во мне не сомневаются, — сказал араб. — Хотя… в тот день, когда вы вышли на поединок с Дамасским Львом, они видели, как я заряжаю пистолеты, чтобы убить его, на тот случай, если вы его раните.
— Как он? Поправляется?
— Должно быть, у Мулея-эль-Каделя толстая шкура, господин. Он уже выздоравливает и через пару дней снова вскочит на коня. О! У меня есть еще одна важная новость, которая вас очень удивит.
— Что за новость?
— Поляк тоже быстро поправляется.
— Лащинский? — в один голос воскликнули капитан и лейтенант.
— Он самый.
— Значит, тот удар сабли его не сгубил?
— Нет, господин. Похоже, у Медведя Польских Лесов крепкие кости.
— И его не прикончили?
— Нет, он отрекся от Креста и принял веру в пророка, — ответил Эль-Кадур. — У этого авантюриста безразмерная душа, он одновременно поклоняется и Кресту, и Полумесяцу.
— Презренный тип! — возмущенно воскликнул Перпиньяно. — Сражаться против нас, своих братьев по оружию!
— Как только он выздоровеет, его сделают капитаном турецкого войска. Ему пообещал это звание один из пашей.
— Этот человек, наверное, смертельно меня ненавидит, хотя я не сделал ему ничего плохого, разве что…
— Что такое, капитан? — спросил венецианец, поскольку тот вдруг неожиданно умолк.
Вместо ответа Капитан Темпеста спросил у араба:
— Пока ничего?
— Ничего, господин, — с отчаянием произнес Эль-Кадур. — Я не знаю, почему они держат в тайне место, где находится синьор ЛʼЮссьер.
— Но не может такого быть, чтобы этого никто не знал, — вздохнул Капитан Темпеста. — А что, если его убили? О боже! Даже подумать страшно!
— Нет, господин, он жив, это точно. Думаю, его держат в каком-нибудь из береговых замков, в надежде заставить его принять ислам. Он ценный воин, и турки охотно принимают таких, как он, в свои ряды. Им нужны дельные командиры для бесчисленных, но абсолютно недисциплинированных орд.
Капитан Темпеста опустился на груду обломков, словно его одолела внезапная слабость.
Оба, и араб и Перпиньяно, смотрели на него с глубоким сочувствием.
— Неужели я никогда не узнаю, что с ним случилось? — прошептала сквозь глухое рыдание юная герцогиня.
— Не отчаивайтесь, господин, — сказал араб. — Я не откажусь от своих ночных вылазок, пока не узнаю, где его держат. Но узнать, что он жив, — уже немало.
— Но у тебя нет тому доказательств, мой добрый Эль-Кадур.
— Это правда, но, если бы его убили, в лагере наверняка бы об этом знали.
— Но тогда почему они так тщательно скрывают, где он?
— Не знаю, господин.
В этот момент ночную тишину разорвал ужасающий грохот.
В турецком лагере взвизгнули трубы и зарокотали барабаны, раздались крики и выстрелы.
Словно по волшебству, зажглись тысячи и тысячи факелов, и по широкому полю побежали огоньки, собираясь там, где возвышался шатер великого визиря, главнокомандующего турецкой орды.
Капитан Темпеста, Перпиньяно и Эль-Кадур тотчас приникли к парапету, а часовые христиан затрубили тревогу. Венецианские воины выбежали из казематов, где они отдыхали, похватали оружие и устремились к стенам города.
— Турки готовятся ко всеобщему наступлению, — сказал Капитан Темпеста.
— Нет, господин, — спокойным голосом отозвался араб. — Это восстание в турецком лагере, оно готовилось вплоть до сегодняшнего утра и вот теперь началось.
— Восстание против кого?
— Против великого визиря Мустафы.
— Но какова цель восставших? — спросил Перпиньяно.
— Заставить его возобновить осаду города. Войска уже восемь дней бездействуют, и они ропщут.
— Ну да, мы это заметили, — сказал Перпиньяно. — Может, великий визирь заболел?