— Сейчас он тебе вряд ли пригодится.
— Значит, все кончено? — спросила она, и ее прекрасное лицо исказила боль.
— Все кончено.
— А жители города?
— Скорее всего, перебиты, как уже было в Никозии. Мустафа не прощает тех, кто столько месяцев с таким мужеством не подпускал его к городу. Он не воин, он тигр, синьора.
— А что сталось с командирами?
— Этого я сказать не могу.
— Неужели и они все убиты?
Ничего не ответив, араб опустил голову.
— Скажи, Эль-Кадур, — настаивала герцогиня. — Неужели Мустафа разделался с Бальоне, Брагадино, Тьеполо, Спилотто и другими?
— Сомневаюсь, чтобы он их помиловал, синьора.
— А ты не можешь это как-нибудь узнать? С твоим цветом кожи и в той одежде, что ты носишь, ты можешь свободно передвигаться по Фамагусте.
— Я не решусь выйти средь бела дня, чтобы не навлечь на тебя неминуемую смерть. Могут заметить, как я отодвигаю камни от входа, и заподозрить, что тут спрятано какое-нибудь сокровище. Тогда они меня точно заставят их сюда впустить. Подождем до вечера, синьора. С турками осторожность никогда не помешает.
— А мой лейтенант? Ты своими глазами видел, как его убили?
— Когда я уходил с бастиона Сан-Марко, он был еще жив, и я сказал ему, что ты в безопасности, в этом каземате.
— Значит, есть надежда, что он придет сюда к нам.
— Если ему удастся уйти от турецких сабель, — ответил Эль-Кадур. — Можно, я осмотрю твою рану? В моей стране умеют лечить гораздо лучше, чем где бы то ни было.
— Не надо, Эль-Кадур. Она сама заживет. А слабость у меня от потери крови. Дай мне попить, меня замучила жажда.
— Я не смогу дать тебе ни капли воды. Здесь есть только кувшины, наполненные кипрским вином и оливками.
— Дай хотя бы вина.
Араб встал, поднял тяжелую каменную крышку с огромного глиняного кувшина, а лучше сказать, сосуда, похожего на глиняный кувшин, какие использовали на Востоке, достал кожаную флягу, зачерпнул вина и протянул его девушке. Она мигом осушила его.
— Вино поможет справиться с лихорадкой, — сказал араб. — Оно гораздо полезнее гнилой воды из городских колодцев.
Выпив вина, герцогиня снова улеглась, положив ладонь под голову, а араб тем временем пристраивал факел в том углу, где не было щелей, чтобы никто не заметил с улицы свет.
— Что же с нами будет, Эль-Кадур? — спросила герцогиня после нескольких минут молчания. — Как ты думаешь, нам удастся незамеченными выйти из Фамагусты и отправиться на поиски ЛʼЮссьера?
Араб вздрогнул, потом угрюмо сказал:
— Оставь пока мысли о виконте, госпожа, давай лучше подумаем, как спастись.
— Я ведь только спросила, сможем ли мы?
— Может, и сможем, с помощью одного человека. Он единственный из тысяч и тысяч турок, у кого благородное и рыцарское сердце.
Герцогиня пристально на него посмотрела:
— Кто же он?
— Дамасский Лев.
— Мулей-эль-Кадель?
— Да, госпожа.
— Тот самый, кого я победила?
— Но ты даровала ему жизнь, а ведь могла убить, и никто, даже турки, ничего бы не сказал. Он единственный, кто упрекал великого визиря за кровожадность в отношении христиан.
— Знал бы он, что его выбила из седла и ранила женщина…
— Это только лишний повод тобой восхищаться, синьора.
— И что ты хочешь предпринять?
— Явиться к Дамасскому Льву и объяснить ему, в какое положение мы попали. Я уверен, что этот сильный и честный воин тебя не выдаст, к тому же… кто знает, а вдруг он сможет дать какую-нибудь ценную информацию о том, где содержат виконта.
— Ты надеешься на такое великодушие турка?
— Да, синьора, — твердо ответил араб.
— Ты с ним знаком, с Мулеем-эль-Каделем?
— Мне выпал случай пообщаться с ним однажды вечером, вместе с одним турецким капитаном, которого я спаивал, чтобы выведать у него что-нибудь о синьоре ЛʼЮссьере.
— И поэтому ты думаешь, что он тебя примет?
— Не сомневаюсь. Если будет нужно, прибегну к одной военной хитрости.
— К какой?
— Позволь пока не говорить тебе, госпожа.
— А если он убьет тебя как предателя? — спросила герцогиня.
Араб неопределенно махнул рукой и тихо прошептал:
— Тогда бедный раб перестанет страдать.
Потом прибавил, уже в полный голос:
— Отдыхай, синьора. До вечера еще есть время.
Герцогиня послушалась совета араба, но прошло немало времени, прежде чем ей удалось задремать.
Чтобы не утомлять ее разговорами, Эль-Кадур ничком улегся за камнями, нагроможденными у входа, и стал внимательно прислушиваться к тому, что происходит снаружи.