Многочисленные кулеврины, почти все венецианские, смотрели черными жерлами отчасти на море, отчасти на равнину, а вдоль парапетов виднелись пирамиды железных и каменных ядер.
Хараджа провела герцогиню почти по всем террасам, с которых просматривался огромный участок территории, и остановилась перед старинной квадратной башней. Казалось, башню снизу доверху расколол гигантский топор какого-то великана.
— Вот отсюда моряки великого адмирала вошли в замок, — сказала Хараджа. — А я находилась на борту дядиной галеры и могла наблюдать все этапы этого ужасного сражения.
— А, так ты тоже там была, Хараджа…
— Племянница паши не могла больше сидеть без дела в стенах гарема. Это я командовала галерой.
— Ты?
— Тебя это удивляет, эфенди?
— Значит, ты умеешь управлять кораблем?
— Как и положено лоцману паши, — ответила турчанка. — Думаешь, я не избороздила все Средиземное море? Я захватила немало христианских судов и ходила на абордаж вместе с командой. Ты, наверное, не знаешь, эфенди, что мой отец был корсаром в Красном море. Может быть, ты о нем слышал.
— Я не знаю, как его звали.
— Рамаиб.
— Кажется, что-то слышал.
— Его жизнь трагически оборвалась.
— Вот тут я мало что могу сказать, Хараджа.
— Я все тебе расскажу сегодня вечером. Ведь это в обычае у арабов, верно?
— Они проводят ночи напролет, слушая рассказы стариков.
Они продолжили прогулку по террасам, поднимаясь на башни, а потом, когда солнце исчезло за горизонтом, спустились в зал, который освещали четыре прекрасных хрустальных светильника муранского стекла со множеством свечей.
Стол уже был накрыт и украшен большими букетами цветов с сильным, пьянящим ароматом.
Как и утром, к столу никого больше не пригласили. Наверное, гордой племяннице паши были не по нраву доверительные отношения с капитанами.
Стол, как и во время обеда, отличался великолепием и, что было невероятно, уставлен бутылками старого кипрского вина, несмотря на строжайший запрет пророка на напитки, полученные в результате брожения.
— Если уж сам султан, глава правоверных, пьет вино, то и я могу отведать, — ответила Хараджа на упрек герцогини, которая, боясь себя выдать, отстаивала мусульманские традиции. — Пророк, должно быть, не отличался хорошим вкусом, если довольствовался верблюжьим молоком пополам с водой.
И она пригубила сладкое вино, подтрунивая над Магометом и его запретами. Однако в вине она, видимо, искала некий источник энергии, потому что, едва увидев донышко бокала, тут же снова его наполнила, подзадоривая «милого капитана» выпить с ней вместе.
— У пророка нет времени нами заниматься, — говорила она, смеясь. — Пей, Хамид, от этого вина делается хорошо, оно вливает в жилы тот огонь, который никогда не зажжет вода. Твое здоровье!
Однако после ужина и кофе, когда Хараджа закурила сигарету, она вдруг посерьезнела. Казалось, ее душу терзала какая-то тревога.
Она резко поднялась и принялась нервно расхаживать по залу, то и дело останавливаясь перед висящим на стенах оружием.
Герцогиня уже заподозрила, что она замышляет еще один поединок с очередным офицером из свиты, чтобы отвлечься от своей опасной «турецкой хандры», но быстро успокоилась, увидев, что Хараджа уютно устроилась на диване и жестом приглашает ее сесть рядом на продолговатую шелковую подушку, лежавшую на ковре. Возле подушки стоял серебряный ларчик со сластями, которые наверняка содержали гашиш.
— Мой отец, — начала она, — был великим корсаром, идеалом для людей такого рода, ибо никто не мог с ним соперничать ни в жестокости, ни в щедрости. Я тогда была еще совсем девочкой, но мне и сейчас кажется, что я вижу его, как он сходит с корабля: лицо мрачное, борода развевается по ветру, за поясом полно оружия. Он очень любил меня и брата, но нам приходилось плохо, если мы его не слушались. Он мог нас запросто убить, как хладнокровно убивал всех моряков, которые осмеливались ему перечить. Можно сказать, все Красное море принадлежало ему, и даже галеры султана Сулеймана не смогли бы оспорить у него владение этой огромной акваторией между Африкой и Аравией. Он был грозным человеком и наводил ужас даже на меня, хотя, уходя в плавание или возвращаясь, всегда меня обнимал и целовал. Он собрал себе экипаж, который не боялся ни пророка, ни Аллаха, ни дьявола, и с этим экипажем опустошал все побережье от Суэца до пролива Баб-эль-Мандеб.
О его жестокости ходили легенды. Он не пощадил ни одного из моряков, взятых живыми. Всех выбрасывали в море, предварительно связав по рукам и ногам, чтобы никто не выплыл.