Я увидела его только много дней спустя, под стенами Фамагусты. Разлука и средиземноморские шторма не погасили пламени, что сжигало мое сердце. Я говорила с ним, я долго смотрела в его глаза, но он не залился краской, даже не вздрогнул.
А ведь он знает, что я его люблю, вернее, любила… Он как был, так и остался ко мне равнодушен. Я для него всего лишь одна из тех женщин, которые даже взгляда не стоят. Я! Хараджа, племянница великого адмирала! Ненавижу его! Ненавижу! И теперь хочу, чтобы он умер!
Из ее сверкающих глаз выкатились две горючие слезы. Гордая, жестокая и кровожадная племянница паши плакала.
Герцогиня, пораженная таким всплеском отчаяния, смотрела на нее и силилась понять, кто же был тот мужчина, что так глубоко ранил сердце женщины, которая, казалось, вообще была не способна любить.
— Хараджа, — сказала она, помолчав, взволнованная отчаянием, отразившимся на лице турчанки. — О ком ты говоришь? Кто тот воин, что не понял твоей любви?
— Кто? Кто?.. Ведь ты его убьешь, правда?
— Кого?
— Его!
— Кого — его? Я не знаю, кто он.
Хараджа подошла к герцогине, положила ей руки на плечи и страшным, диким голосом произнесла:
— Тот, кто победил Метюба, лучшего из бойцов флота паши, сможет сразить и того, кто считается лучшим клинком мусульманского войска.
— Я все еще не понимаю тебя, Хараджа.
— Ты хочешь, эфенди, получить того христианина?
— Да, ведь я сюда послан, чтобы освободить его и доставить к Мустафе.
— Я тебе его выдам, но только тебе и с двумя условиями.
— Какими?
— Первое: ты вызовешь на поединок Дамасского Льва и убьешь его.
Герцогиня вскрикнула от удивления:
— Мне убить Мулея-эль-Каделя?
— Да, я так хочу.
— Но ты же знаешь, Хараджа, он мой друг, я тебе говорил.
Турчанка пожала плечами и высокомерно усмехнулась:
— Может быть, ты боишься, эфенди?
— Хамид-Элеонора не боится ни шпаги, ни мусульманской сабли. Я это уже доказал.
— Тогда убей его.
— И под каким предлогом я разорву нашу старую дружбу и вызову его?
— Под каким? Мужчина всегда найдет какой-нибудь повод, а тем более мужчина-воин, — сказала Хараджа, залившись визгливым смехом.
— Я в долгу перед Мулеем-эль-Каделем.
— Что за долг? Я готова заплатить.
— Для этого не хватит никакого богатства. Это долг признательности.
— «Признательности»? — с издевкой передразнила Хараджа. — Пустое слово, мой отец его даже знать не желал. Либо освобождение христианина и смерть Дамасского Льва, либо ничего. Тебе выбирать, эфенди. Хараджа не знает жалости.
— Ты не назвала второго условия, — сказала герцогиня.
— Ты вернешься, доставив христианина.
— Для тебя это важно, Хараджа?
— Да. Даю тебе минуту на размышление.
Герцогиня молчала. Осушив еще один бокал вина, турчанка снова растянулась на диване, не сводя с юного капитана пристального взгляда.
— Колеблешься?
— Нет, — решительно ответила герцогиня.
— Убьешь его?
— Попытаюсь, если Дамасский Лев, напротив, не убьет меня.
Турчанкой, казалось, овладело глубокое беспокойство.
— Но я не хочу, чтобы ты умирал! — крикнула она. — Ты что, тоже хочешь погасить пламя волнения, от которого трепещет мое сердце? Значит, все вы, мужчины, свирепые львы?
Если бы не опасность себя выдать и если бы перед ней был кто-то другой, а не эта женщина, от которой можно ожидать жестокой мести, герцогиня не сумела бы сдержать приступ смеха. Но шутить с племянницей паши было слишком опасно, и она остереглась выдать свои мысли, дав волю смеху.
— Я принимаю твои условия, — поразмыслив, сказала герцогиня.
— Ты вернешься? — пылко и порывисто спросила турчанка.
— Да.
— Но сначала убьешь Дамасского Льва, так?
— Убью, если хочешь.
— Хочу ли я? Для турчанки нет ничего более прекрасного и сладостного, чем месть.
Герцогиня ответила еле уловимой улыбкой.
Хараджа снова встала.
— Завтра, — сказала она, — виконт будет здесь.
Герцогиня вздрогнула и вспыхнула.
— Я уже послала гонца на болота, чтобы узника доставили под конвоем.
— Спасибо, Хараджа, — сказала герцогиня, подавив вздох.
— Ступай отдохнуть, эфенди. Уже поздно, я злоупотребила твоим вниманием. Ты, должно быть, устал от всех треволнений. Иди, мой милый капитан, этой ночью Хараджа будет думать о тебе.