— Я убью его, — хрипло отозвался араб.
— А я тебе запрещаю.
— Нет, синьора.
— Я приказываю тебе подчиниться.
Араб склонил голову, и в его глазах показались слезы.
— Правильно, — сказал он. — Я ведь раб и должен повиноваться.
Капитан Темпеста подошел к нему, положил ему на плечо маленькую белую руку и гораздо мягче сказал:
— Ты не раб, ты мой друг.
— Спасибо, синьора. Но знай: если этот турок тебя сразит, я вышибу ему мозги. Позволь твоему верному слуге хотя бы отомстить за тебя, если с тобой случится несчастье. Что будет стоить моя жизнь без тебя?
— Ты поступишь так, как посчитаешь нужным, мой бедный Эль-Кадур. Ступай, тебе надо уйти до рассвета. Если ты задержишься, то не успеешь вернуться в лагерь неверных.
— Повинуюсь, госпожа. Я быстро разузнаю, где содержат синьора ЛʼЮссьера, обещаю тебе.
Они вышли из каземата и взобрались на бастион, где еще громче слышались выстрелы из кулеврин и мушкетонов, которые звонко, выстрел за выстрелом, отвечали турецким пушкам, чтобы не дать им окончательно разрушить наполовину разбитые стены несчастного города.
Капитан Темпеста подошел к синьору Перпиньяно, который командовал мушкетерами, и сказал:
— Прекратите огонь на несколько минут. Эль-Кадур должен вернуться в турецкий лагерь.
— Больше ничего, синьора? — спросил венецианец.
— Нет. И называйте меня Капитаном Темпестой. Только вы трое знаете, кто я на самом деле: вы, Эриццо и Эль-Кадур. Тише: нас могут услышать.
— Простите, Капитан.
— Прекратите огонь на одну минуту. Фамагуста от этого в руины не превратится.
Герцогиня теперь командовала по-мужски, как опытный, закаленный в сражениях капитан, сухо отдавая приказания, не терпящие возражений.
Перпиньяно пошел передавать приказ артиллеристам и аркебузирам, а араб, воспользовавшись короткой передышкой, скользнул к краю бастиона. Капитан Темпеста шел радом.
— Будь осторожна с турком, синьора, — шепнул он, прежде чем перелезть через зубцы. — Если умрешь ты, умрет и твой бедный раб, но сначала отомстит за тебя.
— Не бойся, друг, — ответила герцогиня. — Я владею такими приемами шпажного боя, какие даже не снились любому из офицеров в Фамагусте. Прощай. Иди, я приказываю.
Араб в третий раз подавил вздох, пожалуй более долгий, чем первые два, уцепился за выступающие камни зубцов и исчез из виду.
— Сколько чувства в этом человеке, — тихо сказал Капитан Темпеста. — И сколько в нем, должно быть, скрыто тайной любви. Бедный Эль-Кадур! Лучше бы тебе навсегда оставаться в родной пустыне.
Он медленно вернулся назад, прячась за зубцом, а тяжелые каменные ядра продолжали бомбить бастион. Капитан сел на груду камней, сложив ладони на рукоятке шпаги, и уперся в них подбородком.
Снова один за другим зазвучали выстрелы. Артиллеристы и аркебузиры засыпали равнину свинцовым градом и шквалом картечи, чтобы арабские подрывники не смогли пройти, но те все равно прорывались с редкостным, уникальным мужеством, бесстрашно бросая вызов выстрелам венецианцев и солдат-словенцев.
Чей-то голос вывел его из задумчивости.
— Ну что, пока никаких вестей, Капитан?
К нему подходил Перпиньяно, передавший на позиции приказ не жалеть боеприпасов.
— Нет, — отозвался Капитан Темпеста.
— Но вы хотя бы знаете, что он жив?
— Эль-Кадур мне сказал, что ЛʼЮссьера содержат как пленника.
— А кто взял его в плен?
— Пока не знаю.
— Все-таки странно, что жестокие в сражениях турки, которые никого не щадят, оставили его в живых.
— Я тоже об этом думаю, — ответил Капитан Темпеста. — И эта мысль больнее всего разъедает мне сердце.
— Чего вы опасаетесь, Капитан?
— Сама не знаю, но сердце женщины, которая любит, трудно обмануть.
— Я вас не понимаю.
Вместо ответа Капитан Темпеста поднялся со словами:
— Вот-вот рассветет, и турок придет под стены, чтобы опять бросить вызов. Пойдемте, надо приготовиться к поединку. Я либо вернусь с победой, либо погибну, тогда и все мои тревоги закончатся.
— Синьора, — сказал лейтенант, — предоставьте мне честь биться с турком. Если я паду в этом бою, некому будет плакать обо мне, ведь я последний представитель рода Перпиньяно.
— Нет, лейтенант.
— Но турок вас убьет.
По губам гордой герцогини пробежала гневная усмешка.
— Если бы я не была сильной и решительной, Гастон ЛʼЮссьер меня бы не полюбил, — сказала она. — Я покажу и туркам, и венецианским военачальникам, как умеет сражаться Капитан Темпеста. Прощайте, синьор Перпиньяно. Я не забуду ни Эль-Кадура, ни моего доблестного лейтенанта.