— Что вы хотели сказать этими словами, капитан Лащинский? — спросил молодой человек гармоничным голосом, составлявшим полную противоположность грубому хриплому голосу поляка.
Делая этот вопрос, юноша продолжал держаться за рукоятку шпаги.
— Я хотел сказать только то, что турки могут еще подождать, — отвечал Лащинский, пожимая плечами. — Да и вообще едва ли им удастся задуманное против нас. Мы еще настолько сильны, что в состоянии отбить их и прогнать назад в Константинополь или их проклятую Аравийскую пустыню.
— Вы перемешиваете карты на руках и притом не особенно искусно, синьор Лащинский, — холодно возразил юноша. — Ваш намек относился ко мне, а вовсе не к туркам.
— Турки и вы — для меня одно и то же, — пробурчал поляк.
Перпиньяно, бывший горячим поклонником капитана Темпеста, под знаменем которого сражался, в свою очередь схватился за шпагу с явным намерением броситься с нею на поляка, но юноша, сохранявший изумительное хладнокровие, остановил его повелительным движением.
— Защитники Фамагусты слишком ценны, чтобы из-за таких пустяков убивать друг друга, — сказал он. — Если капитан Лащинский ищет со мною ссоры, чтобы выместить на мне свою досаду за проигрыш, или потому, что он сомневается в моей храбрости, как я не раз уже слышал…
— Я сомневаюсь?! — вскричал поляк, вскакивая с места. Клянусь бородой Магомета, что убью как бешеного зверя того, от кого вы могли это слышать, хотя по правде сказать…
— Что же вы остановились? Продолжайте. — Спокойно сказал капитан Темпеста.
— Хотя я, действительно, немного сомневаюсь в вашем мужестве, — договорил Лащинский. — Вы слишком еще юны, мой друг, чтобы заслужить лавры храбреца, притом…
— Ну что же вы опять остановились? Доканчивайте, — иронически произнес молодой человек, снова останавливая знаком Перпиньяно, порывавшегося броситься на поляка. — Вас очень интересно слушать, синьор Лащинский.
Поляк так толкнул ногою скамью, служившую игрокам столом, что она отлетела в сторону, закрутил дрожащими руками свои длинные, висящие как у китайца, усы и крикнул громовым голосом:
— Клянусь святым Станиславом, покровителем Польши, вы издеваетесь надо мною, капитан Темпеста. Как мне понимать вас?
— У вас должна быть уже известная опытность, чтобы разбираться в подобного рода делах, — все с той же иронией ответил капитан Темпеста.
— Да вы, кажется, и в самом деле воображаете себя настолько ловким рубакою, что не боитесь высмеять старого польского медведя! — кричал поляк, сверкая глазами. — Хотя принятое вами имя и звучит довольно грозно, но все-таки вы мальчик… Гм!… Да, пожалуй, что мальчик, хотя у меня на этот счет имеются кое-какие сомнения…
Юноша побледнел, как смерть, и его глубокие черные глаза вспыхнули огнем.
— Четыре месяца я бьюсь на ваших глазах в траншеях и на бастионах, вызывая удивление наших воинов да и самих осаждающих, а вы… вы называете меня мальчиком? — проговорил он, с трудом овладев своим волнением. — Вы сами хвастун, и вам во всю свою жизнь не перебить столько турок, сколько уже удалось мне. Слышите, господин авантюрист?
Теперь, в свою очередь, побледнел и поляк.
— Если я авантюрист, то такой же, как и вы! — проревел он, свирепо вращая глазами.
— Ошибаетесь, синьор, я не авантюрист, это доказывает герцогская корона на моем щите.
— Герцогская корона? — Да я могу налепить на кирасу даже и королевскую! — с грубым смехом проговорил поляк. — Эк чем вздумал удивить меня!… Во всяком случае, герцог вы или… герцогиня, но у вас не хватит храбрости помериться со мною шпагою.
— Вы думаете? — с еще большею насмешкой произнес молодой человек. — Смотрите не ошибитесь. Что же касается моего права на герцогскую корону, то мне кажется, что уже один мой вид является доказательством, как не нуждается в доказательствах и ваша наружность, по которой ясно видно, что именно вы принадлежите к «благородному» классу авантюристов.
В ответ на эти слова поляк испустил какое-то дикое рычание и, схватившись за шпагу, хотел вскочить со своего места и броситься на молодого насмешника, но тот одним грозным взглядом приковал его к месту.
Солдаты, столпившиеся сзади капитана Темпеста, также схватились за алебарды и двинулись было вперед, намериваясь, в свою очередь, кинуться на Лащинского и разорвать его в куски. Даже собственник палатки, и тот вскочил с места и хотел швырнуть скамейкой в заносчивого искателя приключений, но юноша движением руки, не допускавшим возражений, заставил солдат опустить оружие, а старого виноторговца — поставить скамью на место.
— Так вы сомневаетесь в моем мужестве? — серьезным тоном продолжал молодой человек, пылающими глазами глядя на Лащинского. — Хорошо, сделаем опыт. Ежедневно молодой и, очевидно, храбрый турок подъезжает к стенам нашей крепости и вызывает охотников помериться с ним. Наверно, он явится и завтра. Чувствуете вы себя в силах принять его вызов?
— Да неужели вы думаете, я испугаюсь не только одного какого-то негодного турчонка, но даже целой дюжины их?! — вскричал Лащинский. — Да я этого мальчишку слопаю в один присест… Я не венецианец и не далмат, а турки не стоят даже русских татар…
— Да? Ну, так, значит, вы завтра выступите против этого турка?
— Пусть меня примет на рога сам Вельзевул, если я откажусь от такого пустяка!
— Отлично, вместе с вами выступлю и я.
— А кто первый из нас?
— Это предоставляю на ваш выбор.
— Так как я старше вас, то схвачусь с ним первый, а вы, капитан Темпеста, докажите свою храбрость потом. Идет?
— Хорошо. Это будет гораздо честнее. Лучше сражаться с врагом, чем со своим. Пусть не говорят что защитники Фамагусты режут друг друга. Их, повторяю не так много, и они…
— Да оно будет и поблагоразумнее, — с улыбкой перебил поляк. Шпага Лащинского спасет и капусту, и козу, и уничтожит волка, т. е. снимет голову с лишнего воина армии Мустафы.
Капитан Темпеста пожал плечами и снова, завернувшись в свой плащ, направился к выходу из палатки, крикнув солдатам:
— На бастион святого Марка! Туда турками подводится мина, и опасность всего больше именно там.
Он оставил палатку, не удостоив более ни одним взглядом своего противника. За ним последовали Перпиньяно и далматские солдаты, вооруженные, кроме алебард, тяжелыми фитильными ружьями.
Ночь была темная. Все окна в домах были наглухо закрыты ставнями, не пропускавшими света. Фонарей на улицах не полагалось. С мрачного беззвездного неба беспрерывно сеял мелкий и частый дождь, а из Ливийских пустынь несло резким пронизывающим насквозь ветром, уныло гудевшим между тесно скученными жилищами.
Орудийный грохот раздавался все чаще и чаще, и временами над городом проносились громадные раскаленные каменные и чугунные ядра, тяжело шлепались на чью-нибудь кровлю и с треском пробивали ее, внося с собою ужас и смятение в мирное обиталище.
— Отвратительная ночь! — заметил Перпиньяно, шедший рядом с капитаном Темпеста, завернувшимся в свой широкий плащ. — Туркам не скоро дождаться более удобного времени для попытки овладеть бастионом святого Марка. Мне думается, что страшный час падения Фамагусты скоро пробьет, если республика не поспешит прислать нам подкреплений.
— Будем лучше рассчитывать на то, что у нас уже имеется, синьор Перпиньяно. Светлейшая Венеция в настоящее время слишком занята защитою своих владений в Далмации, кроме того, не следует забывать, что турецкие галеры постоянно шныряют по Архипелагу и Ионийскому морю, подстерегая те венецианские суда, которые, быть может, везут нам помощь.
— В таком случае я уж вижу перед собою день в который нам волей-неволей придется сдаться.