А то давай уговаривать:
— Передохни, ну ненадолго, Энуну, ведь так сгоришь!
Из райцентра Эну вернулась одна, без ребёнка; бледная, пряча глаза, сидела она в доме под мамашины причитания и один за другим грызла «зонтики». Он, уже зная всё от дружков, появился на другое утро.
— Свистит! — мамаша в сердцах плюнула. — Зовёт, слышишь? Ну, иди!
Эну выметнулась вон, не удержав слёзы. Он обнял её, огляделся — нет, если вместе, то не здесь.
— Айда к Развалине.
Она молча кивнула. По задворкам прошли быстро, за кустами пошли не спеша.
Шук, милый, ласковый, ясноглазый, единственный в жизни у Эну. Она ему всё рассказала, всё разделила с ним, что пережила за пять дней ожидания, пока её мотали, как неживую, от врача к врачу и холодно, привычно, без слов ушивали разрывы после тяжёлых родов. А маленького даже увидеть не дали, его — в мясорубку.
— Врут, — твёрдо сказал Шук. — Нет никакой мясорубки, не верь.
— Шукук, мне так плохо!
— Я с тобой, крыска, не плачь, я здесь.
Шук вдруг замер, вытянулся, поводя головой. Эну тоже подняла глаза, но в слезах всё кругом размывалось, плыло — долина, гнутые ветви кустов, тёмная Развалина.
Цементным выселкам здорово повезло, что сбитая ОЭС яхта, полная контрабанды звёздных, грохнулась на тридцать стадиев в сторону, а то бы шмак Цементным. Вдруг всё подпрыгнуло, уши заложило, а дробилка на заводе набок завалилась, троих насмерть придавила. Потом, известно, с яхты растащили, что сумели отломать. Питатель движка увезли ОЭС, он был сильно плохой — с таким рядом побудешь, потом весь шишками пойдёшь и сдохнешь. Теперь там то бродяги ночевали, то молодые костёр жгли — очень это участковому не нравилось.
— Идёт. Спрячемся.
— Кто идёт, Шук?
— Кто-то идёт... — он потянул Эну присесть. Крадучись, оба забрались под кусты.
— Во-он, смотри.
— Ой...
По откосу, увязая в рыхлой сыпучей земле, спускался человек. Здоровый, широкоплечий, в костюме цвета песка; за ним, будто паук, семенил нагруженный робот-многоножка. Головастый человек, лицо плоское, с мелкими глазками — кто? что это? Никак звёздный выродок!
— Шукук, я боюсь...
— Тшш, — Шук вытащил из-под рубахи пистолет. — Сам боюсь, тише.
Тем временем звёздный подошёл к Развалине, остановился, изучая бесполезный изломанный корабль, и. обогнув корму, вошёл в зияющий люк.
Грянул взрыв! Из люка вырвался сноп пыли и клочьев, гремучее эхо прокатилось по долине.
Глаза Шука и Эну встретились, его — растерянные, её — охладевшие от жути. Это они, они могли войти в люк Развалины. Эну стало трясти, она крепко зажмурилась, прижалась к Шуку, впилась ногтями ему в плечо, готовая визжать в страхе и безумной радости — они живы! живы! Судьба показала лицо, Судьба зачем-то пощадила их.
Первым опомнился Шук, видавший виды, вдохнул «сладкого» сам и дал как следует занюхать Эну. Хватит млеть, есть дело.
— Не ходи! Шукук, крыска, не надо!
— Ц! — одернул её Шук. — Что, ждать, пока все сбегутся?
— Тогда я с тобой.
Многоножка, остановившаяся после взрыва, затрещала, когда они приблизились, повернула на них зрительное устройство, но ничего — больше ничего. Вскинутая взрывом пыль осела, только в чёрном проеме люка висели мельчайшие пылинки, подсвеченные солнцем. Шук вступил туда ночным, бесшумным шагом, держа пистолет наготове; постояв, обернулся к Эну:
— Мертвяк. Не дышит.
Эну глядела на убитого с жалостью. Он отвел от них смерть, его надо пожалеть. Сейчас, вблизи, стали видны детали его внешности: лежит на спине бездыханный, распростёршись тяжелым телом; костюм в обтяжку, ворот под горло, башмаки целы, а брючины до колен — в лоскуты, срамно розовеет кожа в мелких ранках, из которых выступила вязкая, сизая лимфа. Шея вывернута, оскалены зубы. Хоть и урод, а был жизнеспособный, удачно родился...
— Не наш, — подытожил осмотр Шук, пряча пушку. — С неба. И ничем не пахнет, как неплод...
— Какой чудной, — Эну со страхом обошла мёртвого, чувствуя, что нет сил заглянуть в навсегда открытые глаза.
— А это, смотри-ка, — нагнувшись, Шук постучал костяшками по коробке на плече чужака. — Я знаю, это машинка-переводчик. Товара на нем — ууу...
Шук опустился на колени, чтобы освежевать посланную Судьбой добычу. Но тут покойник ожил, взял у Шука пистолет и упёр ему в живот со словами:
— Не шевелись и не ори. Девке скажи, чтоб замерла.
Шука хватил паралич сверху донизу; как он ухватился за пояс комбеза цвета песка, так и окоченел.
— Эну, — прошептал он, — стой и замри.
Форт отметил, что глаза мародёра — у туанцев вообще глазищи крупные, красивые — сделались в пол-лица. «Что, впечатляет, как я воскрес?»
— Лицом к стене, руки вверх на стену, — скомандовал он, поднимаясь вместе с парнем. — Ноги пошире. Встань с ней рядом. И без шуток.
Перед глазами слегка рябило — ударило о переборку, но заметных повреждений контроль тела не отметил, а рябь скоро сойдет. Заряд был граммов на сто условной взрывчатки — шелуха, меньше чем килограмм всерьёз принимать не стоит.
Он приметил парочку раньше, чем зашёл в яхту, но теперь обстановка изменилась и больше располагала к знакомству. Итак, первое впечатление: одеты намного лучше каторжан — те подвязывали запястья и щиколотки кто тряпкой, кто бечевой, а у этих манжеты на липучке. Второе: выглядят почище тех, в мешковине, но у обоих одинаковый фасон платья; девка со вкусом, но все-таки явно врезала в штаны и рубаху клинья с учётом своей выпуклости.
Третье — оружие мародёра. Форт обжимал пальцами родную, отечественного изготовления игрушку. Дулом в спину он пленников не держал, а любовался кусочком родины, подобранным нежданно на чужбине. Какими путями это попало сюда?.. Motararms, Eridan — произведено на Эридане, хм. Ещё один выверт федерального бизнеса — промышленная рабовладельческая планета штампует личное оружие из углепласта, себестоимость мизерная, прибыль фантастическая. Правда, дело на Эридане идёт к отмене рабства. Вроде — «Вернём права людям!», а на деле — мир свободы не выдерживает конкуренции с рабами.
Прежде чем приступить к разговору, надо выждать, чтобы клиент созрел.
— Вы беглые?
— Нет, мы высельчане, — выдавил парень, уронив голову.
— Откуда ствол?
— Нашёл. Валялся.