— Можешь не продолжать.
Однако Муа было что сказать незнайке-звёздному.
— Господин Фойт, я не хотел бы рассердить вас своей дерзостью, но осмелюсь заметить — вы напрасно доверяете ничтожным. Это лжецы и крадуны до последней степени низости. Их только хлыст приводит в ум, а весь умишко их — комочек грязи. Вы держите курс на автономии — задумайтесь, как вы покажетесь там с этими двумя отребьями! Льеши из Буолиа — это позорное посмешище; это клеймо, а не просто название!.. уважающая себя личность рядом с ними даже пройти побрезгует.
— Хм, а я слышал, что в Хинко льеши полицейскими служат, — покосился выродок через плечо; на грубом лице его не было и тени чувства.
— Так то обученные льеши, чистоплотные! Они честны в Белой Вере, а ваша умви — красноверка! её первую милиция схватит, и в суровую обитель! А вы в ответе за неё окажетесь.
— Может быть, это и дельный совет, — выродок вновь вперился в экран. — Кажется, не зря я захватил тебя в дорогу.
— Пока мы на территории, их можно высадить, — предложил Муа, обрадованный неожиданным успехом. Ему очень не хотелось, чтобы льеши видели, как выродок им командует. Кроме того, если Фойт так поступит, значит, он не собирается продавать попутчиков на мясо.
— Среди пустыни?
— Нет, зачем же — у посёлка, лигах в двух. Не калеки, дойдут.
— Где посёлок?
— Смотрите по карте. Ромбы — крупные селения, квадраты — помельче. Эти — обитаемые, эти — вымершие.
Квадратики и ромбики были двух цветов — малиново-красного и грязно-серого с прозеленью. Второй цвет напоминал трупную гниль, и от карты на Форта словно дохнуло мертвечиной.
— Что, после Бури?
— Не-а, — солдат зевнул в ладонь совсем как человек. — Буря была давно, а эти вымерли недавно.
— Мор, что ли, на вас напал? — Форт высчитал на глазок процент знаков цвета тухлятины — изрядно, около одной пятой. — Или все в города бегут?
— Чаще дохнут, господин Фойт, — куда им бежать-то, кто их примет?.. Сами больные, льешенята не живучие... это всё Буря отзывается. Вот и мрут понемногу. Оно и к лучшему, чтобы без выро... без порченых.
— Никак не возьму в толк, что вы здесь натворили...
— Не мы, — замялся Муа, — а... надеюсь, вы расовых воззрений не придерживаетесь?
— Я вообще без воззрений.
— Это нидэ устроили, — кратко молвил Муа, присматриваясь — не взъярится ли нидский урод? Нет, спокоен. Верно, что на небе и с расой не считаются.
«Расовых типов два — ТУА и НИДЭ. Сильны расовые противоречия», — восстановил Форт в памяти строку из справочника.
Судя по всему, солдат не рвался говорить о Буре. Ему это было привычно и ничуть не интересно.
— Как это случилось?
— А?
— Буря.
— Не знаю, господин Фойт. Нидэ запускали что-то, и от этого всё загорелось. Плазма. Им же больше всех и досталось, их в Буолиа выжгло почти начисто — они тут жили...
Из темноты неведения начали проступать черты катастрофы, обрушившейся на злосчастную страну. «Плазма». Если жар был так высок, одним сжиганием не обошлось — вмиг возникло обширное бескислородное пространство, в воздухе образовались окислы азота и, смешиваясь с паром, выпали ядовитыми ливнями. Земля сгорела и оплавилась, потом отравленные ветры и дожди разъели кору неровного стекла, и грунт рассеялся безжизненным песком, рождая лишь одни сухие колючки. Форт не понаслышке знал о результатах попадания энергетических зарядов — из болезненного любопытства он раза два-три снижался к полигонам, куда обрушивались его залпы. Адские места, не для людей. Непроницаемая чернота дымной завесы, ночь среди бела дня, бешеный фон наведённой радиации. Земля там становилась жидкой и текла ручьями лавы. Но в Буолиа он не видел следов огня — когда же, в таком случае, прошла Буря? сотни лет назад? тысячи?..
Тёмная территория проплывала под ними — немая, мёртвая свидетельница чьей-то случайной роковой ошибки; в молчании её слышался вечный безмолвный укор. В волнах дюн и холмистых неровностях словно проступили изогнутые пластины маски стражника с прорезями для глаз, в которых — мрак и пустота. Эх, повернуть бы время вспять и поступить иначе!.. Но ничего не изменишь. Как плазма Бури, луч выжег пустыню, но не на теле земли, а в его душе. Хотелось забыть, но не забывалось. Разве что время залечит этот ожог...
«Сколько их здесь жило, этих нидэ, туа?.. Много. Очень много. Но для меня они — число без лиц. Слишком давно это было, только пыль осталась. Мне хватит и того, что я наделал сам. Чёрт с ней, с этой Бурей. Тысячи лет...»
Стараясь отвлечься, Форт невольно взглянул на парочку за решеткой. Действие комплектов свалило их, и они спали в обнимку, прижавшись друг к дружке удлинёнными головами. От вида этих двоих у Форта внутри потеплело.
«Тоже мне муж и жена... Им хорошо».
Надолго ли?..
Ему нравилось, когда люди нежны друг с другом. Нравилось видеть, как едят с аппетитом. Он любил то, что напоминало о нормальной жизни с её радостями — воспоминания подпитывали в нём человеческую сущность, которая порой грозила раствориться в цифрах тактических расчётов.
— Не вижу смысла их высаживать, — изучив экран, промолвил выродок. — По курсу только мёртвые посёлки, а сворачивать я не хочу.
— Это обуза, — тихо ответил Муа. Ни в чём нельзя ставить льешей наравне с собой — даже лететь вместе. В порядочных автономиях и сеньориях, где чтят обычаи, ничтожные не ездят в одном транспорте с теми, кто сопричастен небесных сокровищ и чист кровью.
— Поймите, господин Фойт, — их арестуют, у вас будут неприятности. Разве вам надо привлекать к себе внимание?
— За что их арестовывать? Они не каторжники.
— Как — за что? а краснота?! У нас бы мигом...
— А у нас бы посмотрели мимо. С чего вы на красноверцев взъелись?
— Возможно, на КонТуа они не столь наглы, — уступил Муа, чтобы не раздражать выродка, — или к ним там снисходительно относятся. Но здесь державный мир, и они обязаны считаться с белой святостью. По крайней мере, не расхаживать открыто босиком и с красными отметинами.
— И в этом состоит их преступление?
Чем дальше, тем сильнее Форт убеждался в том, что федералы крупно заблуждаются, считая ТуаТоу раем вседозволенности, где все богаты, сыты, изнежены и утончённо порочны. Надо совсем не иметь мозгов, чтобы составлять мнение об иной цивилизации по одним мультикам и фильмам о причудливой нечеловеческой любви! Но ведь смотрят, упиваются, мечтают: «Ах, ТуаТоу! ах, блаженство!» И негде им узнать, что федеральными свободами тут и не пахнет, что любезный им мир строжайше разделён на касты и покрыт язвами даже не бедности, а полной нищеты, в сравнении с которой манхло кажется зажиточным. А расскажи туаманам, что здесь свирепствует какая-то милиция, готовая тебя арестовать, если ты веруешь неправильно, что младенцев здесь перерабатывают на лекарства — обидятся за свои придуманные идеалы и обвинят в ксенофобии.