— Комната 16, второй этаж, — распорядитель передал военврачу ключи.
К двери 16 приставили блок-прямоугольник, который раздвинулся на весь проём, чмокнул герметизацией окантовки, и в комнату стал выпучиваться мутный гигантский пузырь, заполняя пространство от пола до потолка, пока не прилёг к стенам и не обтянул мебель. К шлюзу снаружи присоединили кабину предоперационной подготовки. Медики один за другим поспешно входили в наружный шлюз — голова вставляется в шлем, тело охватывает стерильный плёнчатый скафандр и, сомкнувшись на спине, вспыхивает огоньком готовности ранец-кондиционер. В комнате-пузыре сами собой разворачивались автоблоки оборудования, как рождающиеся из яиц плоские жуки, обтекаемые и отблёскивающие металлом — стол, наборы инструментов, комплекты вспомогательного назначения. Штанги упёрли в потолок осветитель и втянулись в него, а сверху спустились стебли с лампами.
— Отмечали аллергию на медикаменты? Располагаете информацией о своих вставках? Как раньше переносили наркоз? — младший торопливо допрашивал Баркутэ, пока её омывали дезинфицирующим раствором и прокалывали кожу иглами лимфатического введения. Она крепилась, чтобы от страха не включился каскад — иначе в ужасе недолго разнести всё высокоточное хозяйство медиков.
— Какие бывают трудности при неизвлекаемости? — спросила она военврача как можно твёрже.
— Тошнота после операции, — мимоходом отозвался тот. — Улго, в позицию четыре.
Она легла животом на гладкий узкий стол; бусины в теле недовольно защипались, когда их — вдоль позвоночника — пересчитал потусторонний свет сканера.
— Пять центров коммутации. Главный — третий.
— Глубже. Нет ли хвостов во внутренних органах?
— Хвост у сердца, — голоса становились гулкими, громадными, уходили в глубокую тьму. Кто-то возился у Баркутэ в спине, под кожей, но боли и страха не было. — Лаикэна, по шестому межреберью. Дептес, отсечь главный узел. Улго, она слышит?.. Сильная, как подъёмный кран.
Здесь Баркутэ перестала слышать; одновременно с этим Форт, прочитав свой текст как на линго, так и на великом языке, скрепил оба листа подписью. Сам не ведая о том, он подписал Луи путёвку на Атлар.
Туанский прямой угол насчитывает 80 делений, называемых метами. При наклоне экватора к плоскости орбиты в 5 и 6/20 меты до широты 55 зима — не более чем пасмурный «сезон небесных слёз», да и тот недолог. Но имперская база, где армия Дома Гилаут хранила Форта, стояла на 69-й мете, и в месяце малан здесь выпадал настоящий снег.
Невысокие однообразные корпуса жилой части были соединены крытыми галереями, которые не отапливались, и туанцы пробегали их рысцой или набрасывали пальто, похожие на ватный халат, в котором удирает от служебных псов условный «преступник» на тренировке. Сперва охрана удивлялась, как легко одетый Форт спокойно прогуливается на холодке, потом перестала.
Понизив теплоотдачу тела, он подставил ладонь падающим снежинкам. Влажные хлопья налипали на кожу и рукав, лениво расплываясь крошечными лужицами. Низкое серое небо прорвалось голубой солнечной трещиной, косой сноп золотых лучей заблистал, лаская мерный снегопад и высвечивая пологие бугры охристых гор у горизонта. С мачт базы сонно сочились трескучие сигналы, где-то прогудел электрокар, тянущий череду контейнеров на колёсах, донёсся звонкий окрик — но Форт не воспринимал звуков, кроме шелеста снега.
— Э-хэ, — предупредил голос сзади: «Ты не один».
Баркутэ тщательно застегнула на себе долгополое пальто, завязала башлык и спрятала руки в рукава, как в муфту. К лицу её возвращалась природная, не намалёванная белизна.
— Как жутко холодно, — промолвила она, желая завязать беседу. Обычно она не выжимала из себя больше двух слов подряд.
— Средне. Всё тает.
— Я раньше не видела зиму. Первый раз.
Прежде Форт не замечал, чтобы она пользовалась пальто и выходила из здания. По совести сказать, он и саму её встречал с десяток раз, не больше.
— И как впечатление?
— Неприятно. Я немного болела от холода. На меня кашлянул инструктор, и я заразилась, а ему хоть бы что. А ты совсем не болеешь?
Форт пропустил вопрос мимо ушей. Ему вспомнился недавний разговор с военюристом. На экране тот был в лёгкой светло-синей рубашке, за спиной его золотом и зеленью светилось окно, затканное какими-то вьюнками. Непринуждённый и раскованный, изысканный и витиеватый в речах. Ни тени озабоченности на лице, служба ему не в тягость. Наверняка на откровенность о том, что сидеть в квадрате стен и ждать судебного решения, означающего переход из неволи в неволю, для нормального человека равносильно пытке, юрист ответил бы дежурным утешением. Поэтому Форт не стал выкладываться перед ним. С имплантом он тоже не собирался толковать о гнетущем душу. Хоть ненадолго отрешиться и читать причудливые пути снежинок в воздухе — такие разные, так щедро насыщающие скудный мир ощущений робота... Даже насморка не схватишь! Здоров, как надмогильный камень. Порой становится как-то неловко морочить медиков базы, регулярно выдающих ему пищу киборгов и ёмкости подзарядки жидкостной системы.
Мир монотонного коловращения, как маховик в закрытом кожухе. Скрываться с Шуком и Эну было не в пример занятнее. Впору ради разнообразия сбежать и, пока не поймают — ощутить себя подвижным, быстрым, вёртким, выбирающим дорогу в сложно меняющейся ситуации. Где-то там, за землисто-рыжими горами, за безднами перелётов — свобода. Где она живёт, кто скажет?
— Я скоро уезжаю.
— Вот как? И куда?
— Мне разрешили поселиться в землях Дома. Условно, на полтора года. Армейская полиция... — она осмелилась вынуть руку из муфты и поймать снежинку, — ... расследовала, не воруха ли я.
— Спросили бы у душеньки Луи Маколя.
— Он пропал куда-то, вроде как улетел. Я работала у него законно! — с вызовом повысила она голос.
— Без комментариев.
— Я никого не убивала.
— Просто училась, как это делать.
— Ты не знаешь всего... — отвела она взгляд.
«Ты тоже, — подумал Форт. — Может быть, у нас одна история. Ведь и меня обучали, обрубив все выходы».