Труднообъяснимое ощущение это было таким сильным, что мне вдруг стало смешно от того, что я крадусь тут на цыпочках, словно вернувшись домой после криминального недельного отсутствия. И я кашлянул, чтобы предупредить того, кто должен был находиться в комнате, чтобы не испугать его своим внезапным появлением. Потом я подошел к двери и отворил ее.
Отворил и вошел, и мне стало не по себе. Потому что то, что я только что представил себе в прихожей, пока глаза привыкали к темноте, на самом деле могло существовать только в моем воображении, и я это отлично знал и был внутренне готов к тому, что на самом деле увижу нечто совершенно другое. И тем больше было мое изумление, даже не изумление, может быть, но чувство, весьма похожее на страх, когда я пригляделся и увидел, что воображение мое на этот раз словно бы смотрело сквозь стену и видело то, что находилось в этом помещении.
Потому что здесь на самом деле был стол. И стулья. И что-то висело на стене. Телевизора, правда, не было, и никто не сидел перед ним. Но был диван. И кто-то лежал на диване и спал, и, если прислушаться, можно было уловить едва заметное легкое, размеренное дыхание. Перед диваном был коврик, и то, что стояло на нем, до смешного напоминало наши земные домашние туфли без задников, а размер их был таков, что можно было без колебаний сказать – на диване спит женщина; впрочем, и дыхание говорило о том же.
Я постоял, глядя на нее, укрытую одноцветным одеяльцем, – в полумраке я не мог разобрать, какого оно было цвета. Я смотрел на нее не настойчиво, чтобы она не ощутила во сне моего взгляда и не проснулась (не хотелось будить ее, хватало уже и того, что я вломился без спроса). Под влиянием какого-то необъяснимого порыва я вместо того, чтобы, удовлетворившись результатами разведки, тихо вернуться к Шувалову и вместе с ним пораскинуть мозгами над тем, что же делать дальше, – вместо этого я подошел к окну, ступая смело, хотя и не очень шумно, раздвинул плотные занавеси – утро хлынуло в комнату – и, повернувшись к той, что спала на диване, сказал весело и ласково:
– Ну, сонюшка, пора вставать!
Я сказал это; я забыл, начисто забыл, что нахожусь на незнакомой планете незнакомой звездной системы, за много световых лет от Земли, где эти слова в подобной обстановке, может быть, и оказались бы уместными. Я забыл, что немногие вещи способны так встревожить человека, как неожиданно раздавшиеся рядом звуки чужого языка – даже при условии, что моя речь будет воспринята ею именно как язык, а не как, скажем, собачий лай; я забыл, я сказал это.
Женщина лежала лицом к стене; сейчас она потерлась щекой о подушку (представилось мне) и сонным голосом пробормотала:
– Сейчас, сейчас… еще пять минут.
– Ну… – начал было я и вдруг подавился собственными словами.
Она сказала: сейчас. И я услышал и понял это. А она, значит, за миг до того услышала и поняла меня!
Я не спал и не был пьян – успел забыть, как это бывает. И я был здоров, не бредил и не галлюцинировал.
Может быть, я попал в ловушку? Может быть, все эти дома – капканы для легковерных пришельцев из космоса – устройства, которые в темной прихожей анализируют наши мысли, воспоминания, а в комнате показывают нам то, что мы хотели бы видеть и слышать, и тем самым усыпляют нашу бдительность, чтобы потом разделаться с нами, как это в свое время описывалось у Брэдбери и других?
Что еще можно было тут подумать?
Может быть, и можно было, но я просто не успел. Женщина глубоко вздохнула, повернулась ко мне и открыла глаза. Она увидела меня, и я увидел ее. Увидел и сказал:
– Нуш?
– Нуш! – сказал я. – Это ты?
Я мог бы и не спрашивать. Потому что совершенно ясно видел, что это была она. Если бы у нее была, допустим, сестра-близнец, я бы не спутал их, я уверен. Но здесь была она сама и никто другой.
Она находилась еще где-то во сне и медленно возвращалась оттуда. Глаза ее смотрели на меня, но сначала не видели. И вот увидели, я понял: она тихо вскрикнула и закрылась одеялом.
– Не бойся, – сказал я. – Это ведь я. Забыла? Просто я.
– Кто ты? – боязливо спросила она.
Голос был тоже ее. Нуш, хотя, конечно, кто может поручиться за то, что память через столько лет проносит образы и звуки неискаженными? Во всяком случае, память не дала мне никаких оснований сказать, что это – не ее голос.
– Я – Уль…
– Кто ты? Откуда? – Голос ее окреп, она огляделась. – Зачем ты тут? За мной?
– Да, – сказал я. – Конечно, за тобой. Далеко же мне пришлось забраться, чтобы наконец снова найти тебя!