– Придвигай, присаживайся…
Я придвинул стул и сел, грубо говоря, по стойке «смирно». Пусть Лукьянов – генерал совсем другого ведомства и даже другого министерства, я, как человек военный, субординацию, и дисциплину одобряю, и к генеральским погонам отношусь с уважением.
– Чай будешь?
– Спасибо, не стоит беспокоиться.
– Как прошла комиссия?
– Как, товарищ генерал, может пройти посещение камеры пыток? Не без последствий для моей расшатанной нервной системы…
– Выпить все равно не предложу. С решением ознакомился?
– Никак нет. Обещали переслать в управление кадров ГРУ. Сказали, что через неделю смогу ознакомиться. Мне даже результат неизвестен. Держат, что называется, «в черном теле».
– Ну, результат я могу сказать. Для тебя, наверное, нет большого секрета в том, что любая комиссия всегда от кого-то зависима – что им прикажут, то они и решат. Врачебное мнение в таких случаях только сбоку прикладывается. А свое самолюбие наши медики тешат на тех, относительно кого указаний сверху не было. Тебя признали годным для дальнейшего прохождения службы, но с полугодовым отпуском по ранению. Через полгода сможешь встать в строй полноценным офицером, хотя и после нового медицинского обследования. Сейчас ты пока еще неполноценный офицер. Это они так считают.
– Они сами люди хронически и безудержно больные и здоровых понять не могут, – возразил я. – Мне их мнение крыть было нечем, поскольку предъявлять имеющиеся аргументы нельзя. Кто скажет, сколько членов комиссии получают дополнительную зарплату в прокуратуре? Я и сам стараюсь напрочь забыть о событиях последней недели, и тем более не могу позволить себе публичных воспоминаний. И потому…
– Это правильно. Бьют не по заслугам, а по загривку.
– Длинный язык шее вредит, – пословицей на пословицу ответил я.
Генерал согласно кивнул и продолжил прерванную тему:
– Правда, полноценный отпуск тебе могут и не дать, потому что там в дополнительной строке будет стоять одна хитрая формулировка об относительной годности. То есть ты можешь служить, но, скажем, передавая боевой опыт, занимаясь преподаванием или чем-то подобным, что не несет в себе физических нагрузок. Эта формулировка дана специально, чтобы твое командование могло распорядиться твоей судьбой по своему усмотрению.
– Вам хорошо, товарищ генерал, – позволил я себе некоторую вольность. – Вы многое знаете. Обо мне знаете больше, чем я сам. Интересно, а сны мои тоже контролируете?
– Кое-что знаю, – согласился Лукьянов, – потому что принимаю непосредственное участие в твоей судьбе. Но к окончательному согласию с твоим командованием мы не пришли, хотя определенной договоренности и достигли. Формулировка в выводе комиссии позволяет отправить тебя на спокойное место службы в течение полугода. То есть, предположительно, в мое распоряжение, чтобы я засадил тебя за бумаги. Перекладывать чистые листы из стопки в стопку. Официально служба у нас именно такая.
– Тогда я не понимаю, почему ваши офицеры не расстаются с «ПП-2000»…
– Не нравится «ПП-2000»? Неужели твой «Грач»[1] лучше? – усмехнулся генерал.
– И «ПП-2000» нравится, и «Грач» нравится. Всему свое место и время.
– А перекладывать чистые листы бумаги из стопки в стопку тебе нравится?
– Я так понимаю, товарищ генерал, что вы высказываете предложение перейти к вам на службу. Не по приказу, а по собственному волеизъявлению, хотя бы на ближайшие полгода…
– Именно собственное волеизъявление и было обязательным условием, на котором настаивало твое командование.
– Вы беседовали с командующим?
– С двумя полковниками. С командующим и с командиром бригады.
– И они высказали такое условие?
– Да.
– Значит, они хорошо меня знают. Командир бригады, понятное дело, не слишком хорошо, но он, думаю, предварительно советовался с моим комбатом или с начальником штаба батальона. А своего командующего я, говоря честно, в глаза не видел. Но рад, что он меня знает и настолько уверен во мне, что предоставил право выбора. Если они поставили такое условие, то, как я понимаю, сомнений в отношении моего выбора не испытывали…