Профессор сложил ладони рупором и прокричал:
— Господа! Недоразуменье вышло! Обознались домом! Здесь проживает Иоганнес Кеплерус, математикус!
Толпа ахнула от наглости такой непомерной, охнула, взвыла разноголосо:
— Тебя-то и надобно, крыса гимназическая!
— Вылезай, тварь бумажная!
— Разорим гнездо протестантов!
— Колдун! Кто набег турецкий предвосхитил?
— Холод кто наслал на Штирию нашу?
Несколько храбрецов перемахнули чрез высокий забор, но, обласканные свирепыми густошерстными венгерскими псами, ретировались на исходные позиции.
«Выходит, понапрасну я с Барбарой из-за псов пререкался. Без хорошей собаки пропадешь в Граце ни за грош», — подумал Кеплер. Кажется, на сей раз дело не обойдется одними выбитыми стеклами.
— Чего медлить, братва! — вскричал один из дружины, донельзя раздосадованный приемом, оказанным ему псами. — Чего медлить! — повторил он и над собратьями вскинул окровавленную десницу. — Нешто ждать, покуда каждого псы покусают! Запалить гнездо змеиное — и вся недолга!
— Запалить, запалить! — взволновалось сборище.
Кеплер от окна отшатнулся, кинулся в чулан.
— Барбара! Регина! Немедля одевайтесь и черным ходом — в замок! Ты, Барбара, разыщи в замке господина Гофмана и доложи: «Дом наш злодеи жгут!» Спешно пусть высылает отряд ландскнехтов.
— Кому ландскнехтов? Каких ландскнехтов? — запричитала жена, прижимая к груди Регину, свою дочь от первого брака. — Разграбят дом, разорят! Слава богу, серебро столовое успела заложить ростовщику на прошлой неделе. А мои платья! Три моих кринолина! Мои корсажи!
— Ростовщики! Кринолины! Корсажи! — разъярился профессор. — Скоро здесь одни головешки задымятся! Скорее в замок!
Черным ходом он вывел жену с ребенком на соседнюю улицу и возвратился в дом. Кто знает, сколько придется выдерживать осаду. Одно утешительно: каменное строение запалить непросто, тут особая потребна хватка. Все-таки он отстоит свои бумаги и приборы!
Оберегаясь от каменьев — ого, сколько их навалило! — Кеплер приник к окну. Не нужно было отличаться выдающимися качествами военного стратега, дабы уяснить: крепость трещит по всем швам. Пятеро нападающих оттеснили вилами псов в конуры; трое с зажженными факелами взбирались по лестнице на чердак, еще трое пытались забросить горящую паклю в разбитые окна…
По прошествии трети века, за неделю до смерти, имперский астроном Иоганнес Кеплерус снова припомнит, как чернобородый удалец даровито руководил приступом, всем своим видом выказывая: вынудить на капитуляцию презренную крепость — пара пустяков; как все тот же невозмутимый главарь отчаянно завращал белками, когда почуял у горла острие леденящей стали, когда услышал зычный голос: «Скотина, как посмел ты покуситься на гордость всей Штирии великой!»
ЗМЕЯ И ЛЕБЕДЬ НА ЩИТЕ
Они проникали из одной страны в другую то под вйдом жизнерадостных рыцарей, то под видом простых крестьян, то в качестве проповедников. Их можно было обнаружить одетыми в платье мандарина, в роли руководителя Пекинской обсерватории. Они направляли советы королей… Тайны правительства и почти всех знатных фамилий во всей католической Европе находились в их руках.
Скотина! Как посмел ты покуситься на гордость всей Штирии великой! — толстенный монах, возникший неизвестно откуда, заученным движением извлек из-под сутаны короткий меч и приставил его к горлу чернобородого.
Почуял острие леденящей стали, злодей завращал белками отчаянно.
— Именем эрцгерцога Фердинанда повелеваю: катись отселе со всем сбродом! — продолжал толстяк. — Ты что, ослеп? Спятил? Чей дом разоряешь? Европа всколыхнется от позора, ежели проведает: в землях Фердинандовых ограблен чернью астроном. Вели своим головорезам убираться вон!
И чудо свершилось. Факельщики выронили пылающие орудия возмездия. Пращники спешно освободили заскорузлые руки от каменьев. Поджигатели затоптали в грязь паклю.
— Георг! Лисица! Леопольд! Кончай волынку! — прохрипел еле слышно главарь. Даже толстяк с трудом разобрал сей хрип, но — странное дело! — и Леопольд, и Георг, и Лисица поняли приказ отменно.
Улица опустела. Толстый монах учтиво постучал в ворота.
— Герр Кеплерус, позвольте нанести вам визит?
Теперь вопрос «пускать или не пускать?» мало занимал профессора. Провокация исключалась сама собой. И без тактических хитростей удальцы уже веселились бы в доме.
Кеплер спустился с крыльца, засов отодвинул, отпер калитку.
— Милости прошу, святой отец, — приветствовал он монаха.
Однако монах оказался не один. Рядом с ним смиренно перебирал гиацинтовые четки его сотоварищ по молитвам, по великим и малым постам, по изнурительным битвам с дьяволом.
— Отец Маврикий, — представил толстяк спутника своего, до того тонкого и немощного, что закрадывалось сомнение: а не переусердствовал ли праведник с постами малыми и великими…
— Сие отец Феофилат, — жалобным речитативом отрекомендовал толстяка Маврикий.
Отец Феофилат не без усилий втиснулся в калитку. Ворота покачнулись, задрожали.
— Господь передвигает горы, и обличье земное изменяет, и сдвигает землю с основ, и столбы ее дрожат, — процитировал Иоганн, дивясь силище непомерной.
— Истинно так, герр профессор. Книга Иова, глава девятая, — пропел отец Маврикий, ручонками взмахнул и юркнул, как летучая мышь, вослед за отцом Фео-филатом.
Монахи проследовали в гостиную.
— Извините, господа, я не имею возможности принять вас в кабинете. Разбойники буквально завалили его булыжниками, — заговорил Кеплер. — Ваша отвага, отец Феофилат, спасла мне жизнь.
— Vita brevis est[24], — заметил, отдуваясь, толстяк.
— Vita somnium breve[25] — подтвердил заморыш монах.
Профессор извлек из шкафа синий суконный плащ.
— Я вынужден ненадолго отлучиться, господа. Надобно попросить, дабы убрали булыжники и битое стекло…
— Повремените утруждать себя такого рода заботами, глубокочтимый профессор, — отозвался отец Маврикий загадочно.
Кеплер озадаченно посмотрел на гостей.
— Однако я не намереваюсь сочинять ученого трактата о свойствах каменьев. Они мне не потребны. Булыжниками, как известно, дорогу в небо не вымостишь.
— Да стоит ли волноваться из-за кучи камешков, — буркнул отец Феофилат. — Тут речь идет о целой жизни.
— А может быть, и о смерти, — добавил другой монах.
— О жизни? О смерти? О чьей жизни и смерти, господа? Да вы садитесь, усаживайтесь, милости прошу!
Отец Феофилат опустился на лавку и заговорил:
— Не далее как сего дня, в три часа пополудни, будет обнародован высочайший эдикт о скороспешном изгнании из Штирии всех протестантов. Под угрозой смертной казни. — Он помолчал, наслаждаясь произведенным эффектом. — Как вы полагаете, во имя какой цели мы, рискуя священным саном, выбалтываем вам сию наисекретнейшую тайну?
— Мы дерзнули развеять тьму тайны, дабы вас не тревожили сомненья: пред вами истинные ваши друзья, господин Кеплер, — ловко ответил монах Маврикий на риторический вопрос собрата по вере. — И посему, будучи почитателями необыкновенных ваших дарований, засвидетельствованных в замечательном труде «Космографическое таинство», мы, истинные ваши друзья, — тут оба монаха заулыбались, — спрашиваем вас: намерены ли вы оставаться в великой Штирии?
Намерен ли он оставаться? Кеплер вспомнил: прошлым летом ему, точно преступнику какому-нибудь, пришлось покинуть Грац, с несколькими пфеннигами в кармане, под свист и улюлюканье фанатиков, размахивающих дубинками. Барбара билась в истерике, Регина рыдала, а невежды бюргеры швыряли в карету тухлые яйца, гнилые яблоки. И зачем он только вернулся?..