…Через два дня после размолвки явился к нему мрачного вида господин, назвавшийся Гунаром Эриксеном. Изъяснялся незнакомец на латыни, однако речь несносно искажал шведскими, норвежскими и еще черт знает какими тарабарскими словами. Говорил глухо, не жестикулируя, был холоден и бесстрастен, точь-в-точь северные фьорды. Начал герр Эриксен с того, что его покровитель Тихо Браге целиком поглощен хлопотами, связанными с предстоящим бракосочетанием своей дочери. И посему он поручил своему посреднику принести глубочайшие извинения господину Кеплерусу в связи с прискорбным инцидентом, а также заверить его, что во всем происшедшем не было тени злого умысла со стороны господина Браге.
Посредник и затаивший обиду математикус встали, чопорно раскланялись. Когда таким образом с официальной частью визита было покончено, Гунар Эриксен заговорил:
— Герр Кеплерус, я без малого четыре десятилетия состою хранителем бумаг и казначеем при моем покровителе. Мне ведома его приязнь к вашей особе. Да я и сам, будучи астрономом, осведомлен о ваших дарованиях. Соблаговолите хотя бы бегло пролистать сей труд. — Он протянул объемистую кипу бумаг в сером переплете.
На первой странице было крупно выведено порыжевшей от времени цифирью:
«1 500 000 — 1567»
Кеплер оглядел посетителя с ног до головы.
— Соблаговолите заглянуть в конец конторской книги, герр Кеплер.
В конце, как и на первой странице, бежала иноземная скоропись, но уже яркая, только что вышедшая из-под пера. Помимо того, значилось:
«8612 — 1601»
— Позвольте сделать необходимые пояснения, герр Кеплер. В самом начале — полтора миллиона крон. Сии воистину княжеские богатства, не считая трех имений, были переданы моему покровителю его приемным отцом в году одна тысяча пятьсот шестьдесят седьмом… — Что-то дрогнуло в непроницаемом лице казначея. Какое-то воспоминанье, одолев застывшие просторы прожитой жизни, нежданно настигло его и принесло весть об иных временах: о радугах, о ледоходах, о скользящих по бирюзовым просторам ладьях, о нежных звуках волынки, о…
— Теперь о последнем листе, — продолжал Эриксен, и Кеплер не узнал внезапно оттаявшего голоса сурового северянина. — Слева — восемь тысяч шестьсот двенадцать флоринов — общая сумма долгов моего покровителя. К началу нынешнего, тысяча шестьсот первого года по рождеству Христову.
Иоганн Кеплер, проклявший несуществующие миллионы разоренного короля астрономов, сгорал со стыда.
— Мы разорены, герр Кеплер. Только на возведение Уранибурга затрачено пять бочонков золота. А приемы королей и министров! А пенсион ученикам, приезжавшим со всей Европы! А перевозка инструментов и кунсткамеры в замок Бенах!..
— Разве король Рудольф не приказал возместить убытки, связанные с переездом в Богемию? — удивился математикус.
— Приказал. Но что толку? Королевская казна пуста, как гнилой орех…
«Благороднейший Тихо!
Смогу ли я исчислить или оценить благодеяния, оказанные мне вами? Два месяца вы щедро и бескорыстно поддерживали меня и всю мою семью, вы предупреждали все мои желания; вы оказывали мне всевозможные знаки доброты и расположения; вы делились со мной всем для вас дорогим; никто ни словом, ни делом не оскорблял меня намеренно; короче, по отношению ко мне вы выказывали ничуть не меньше снисходительности, чем к вашей жене, детям или самому себе.
Ввиду всего этого я не могу без смущения подумать о том, что в пылу своей невоздержанности закрыл глаза на все эти благодеяния; что вместо скромной и почтительной благодарности я в ослеплении страстью позволял себе дерзкие выходки по отношению к вам, имеющему право рассчитывать только на одно уважение с моей стороны, забыв о ваших заслугах и ученых трудах, которым я столь много обязан.
Все, что я ни писал, или ни говорил против вашей личности, славы, чести или учения; или что бы я, с другой стороны, ни сказал или ни написал оскорбительного (если другого, более мягкого названия моим поступкам нельзя найти) и даже то, чего я не помню, — от всего этого я отрекаюсь и честно и искренно признаю все это несправедливым.
Иоганнес Кеплерус, математикус».
НАЕМНИКИ ИМПЕРАТОРА
Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут.
Не застольная беседа о том, о сем с другом юности; не спор о достоинствах Коперникова учения с коллегой-звездонаблюдателем; даже не конфиденциальный разговор с первым канцлером королевства. Математикусу Иоганнесу Кеплерусу предстояла аудиенция у императора.
Суетитесь, придворные портные и брадобреи! Сапожных, кружевных, пуговичных дел умельцы, замирайте от страха! В синем камзоле с серебряным шитьем чужестранный ваш клиент будет представлен повелителю Священной Римской империи. Сей изгнанный из Штирии звездоволхв уже проскакал в карете по Карлову мосту, дерзостным Тихо Браге сопровождаемый. Вскорости миновала карета домишки, что над Влтавой лепятся подобно ласточкиным гнездам, вынеслась на Градчан-скую площадь. Тут откуда ни возьмись вываливаются из всех дверей дворцовые лакеи, шталмейстеры, церемониймейстеры. Миг — и кони распряжены, в стойла водворены. А на аудиенцию к государю пожаловавшие господа расчесывают пред зеркалами бороды в туалетной комнате. Четверть часа расчесывают, час, другой, третий…
— Где же император? — не выдерживает наконец Тихо Браге, датский дворянин.
Он велит слуге кликнуть главного церемониймейстера. Тот входит, бормочет что-то нечленораздельно, пытаясь всеми правдами и неправдами загладить конфуз. Но короля астрономии не так-то легко провести. И вот уж припертый к стене церемониймейстер сознается: государь потерялся в дворцовых покоях. Все с ног сбились, его величество разыскивая. Двум посланникам французским дурно сделалось от чрезмерного ожидания и напряжения чувств. Посол испанский — эдакий гордец! — повелел лошадей закладывать, отправился, разгневанный, восвояси, в свою Испанию. А государя все нет…
— В два счета разыщем! — закричал Тихо Браге, да так, что хрустальные подвески на люстрах закачались. Не давая опомниться опешившему придворному, он оттер его животом от дверей: путь был свободен.
…Однако, господа, где же в самом деле император? Изволит упражняться в зале для игры в мяч? Но по вторникам и четвергам (а нынче четверг) он отвергает телесные упражнения, равно как и рыцарские турниры. Лицезреет полотна старых мастеров в сокровищнице? Но она пуста, пустует и главная дворцовая зала. Быть может, его величество возносит хвалу всевышнему либо поминает своих предков в соборе святого Вита? Но придворный капеллан клянется: после заутрени государь спешно помолился пред королевским мавзолеем и более не показывался в соборе.
Они обошли весь королевский двор: безрезультатно.
В зале Ведомства судебных книг, где на стенах красовались гербы главных чиновников, один герб заковыристей другого, Тихо Браге устало опустился на скамью и от огорчения стукнул кулачищем по столу. Немедля из-под стола выкатился дворцовый шут, карлик, уродина, заохал, засеменил к двери.
Тихо догнал человечка и вопросил строго:
— Ответствуй: где его величество? Не то зашибу насмерть или проглочу живьем.
— Не проглотишь. Я еще тверже, чем твой железный нос, — бесстрашно отразил нападение шут.
Браге расхохотался. Карлик подскакал к выходу, проблеял оттуда:
— Его величество с утра заперлись у алхимиков. Золото варят его величество.
— Так я и думал, — облегченно вздохнул король астрономов.
…В подземелье, где обитали алхимики, Иоганну ударил в нос крепкий запах серы и нашатыря. В низкой печи подрагивали языки огня. Золотовары сновали с ретортами между песчаными и водяными ваннами, перегонными аппаратами и вытяжными шкафами. На стенах сливались, распадались неестественно искривленные тени. «Ну и ну, сюда бы парочку ведьмочек в ступе — и чем тебе не адское обиталище», — подумал Иоганн. Тихо Браге указал на диковинное сооружение — то ли клеть для заточения грешников, то ли тенёта для поимки райских птиц. Неподалеку от клети восседал под балдахином некто в просторном черном халате. Весь халат был изукрашен мистическими символами, аллегорическими фигурами, печатями апокалиптическими. Некто под балдахином сидел с закрытыми глазами. Трудно было уяснить: то ли почивал он, то ли слушал стоящего подле него старца с книгой. Старец вещал: