Оглядевшись, он увидел недалеко от себя газету и карандаш. Схватив то и другое, Джим написал на полях газеты:
— Мисс Эльжбет, я так несчастен. Я оглох.
И передал газету мисс. Та прочла, кивнула головой и, вырвав из рук Джима карандаш, быстро зацарапала им по газете. Джим, высунувшись из-за ширмы, через плечо мисс прочел:
— Я тоже оглохла часа два тому назад. Но мне кажется, что оглохли не только мы, а и весь Нью-Йорк, если не весь свет.
Джим от удивления широко раскрыл рот. А когда закрыл, мисс Эльжбет уже не было в комнате.
Одевшись наскоро, без галстука и шляпы, Джим вылетел на улицу.
Нью-Йорк оглох
Первым, кого Джим увидел на улице, был сослуживец по конторе, старший клерк Джефф Коттон. Схватив товарища за руку, Джим потащил его к магазинной витрине и на запотевшем стекле написал пальцем:
— Джефф, что случилось?
Коттон перечеркнул его надпись и сверху вывел крупно:
— Оглох весь Нью-Йорк.
Как ни был поражен и напуган Джим, все же в нем сразу сказалась служебная дрессировка. В своем блокноте он написал:
— Я думаю, Джефф, что ввиду такого исключительного случая можно и не являться в контору?
Коттон в ответ лишь досадливо кивнул головой, а затем широким жестом обвел улицу, молчаливо приглашая Джима убедиться в том, что теперь не до конторы.
На улице, действительно, творилось что-то невообразимое. Громадные толпы нью-йоркцев в паническом страхе, словно спасаясь от чего-то ужасного, неслись по тротуарам. Мелькали поднятые с мольбой руки, широко раскрытые, видимо, что-то громко кричавшие рты. И, не слыша своих криков, люди пугались еще больше, теряя рассудок от страшного, необъяснимого отсутствия каких-либо звуков.
Джим и Джефф втиснулись в глубокую стенную нишу и молча смотрели на весь этот ужас.
Автомобили, такси, автобусы, развивая безумную скорость, неслись лавиной по улицам. Видно было, как шоферы отчаянно жали на кнопки сигналов, но, не слыша этих предостерегающих звуков, люди сами лезли под колеса.
Волоча по земле громадную тень, мелькнул на высоте четвертого этажа поезд надземной железной дороги и вдруг круто остановился, безжизненно повиснув над обезумевшей улицей. Механик поезда, выключив ток, бежал, не вынеся всеобщей могильной тишины. Пассажиры с искаженными ужасом лицами метались по вагонам, ища способ выбраться из воздушной западни.
А стрелки автоматических часов на углу улицы по-прежнему равнодушно и безучастно скользили по циферблату, отмечая уходящие минуты и часы.
Джим и Джефф, потрясенные, подавленные, забыли обо всем. Им порой казалось, что они смотрят в кино кошмарный немой фильм.
Когда стрелки часов слились в одну на цифре «12», Джим пришел в себя и сообразил, что безопаснее было бы сидеть сейчас дома. Он снова написал в блокноте своему товарищу:
«С меня довольно. Толпа, кажется, редеет. Попробую пробраться домой».
А вернувшись домой, Джим написал в том же блокноте:
«14 октября Нью-Йорк оглох. На улицах паника. Что это значит? Пока — загадка».
«Кухня ведьмы»
Нью-Йорк оглох ровно в шесть утра, но паника, охватившая гигантский город, началась только в девятом часу, и началась она на Тайме-сквере. В первые часы всеобщей глухоты, часы раннего утра, когда не все еще нью-йоркцы проснулись, никакой паники не было, замечались, правда, удивление, растерянность, но не панический, животный, вернее, звериный страх, когда человек думает только о спасении своей шкуры. Люди, охваченные беспокойством, почуявшие опасность, обычно ищут общения с себе подобными, недаром же говорится, что на миру и смерть красна. Нью-йоркцы выходили и выбегали на улицы, собирались кучками, потом небольшими толпами, но не то оглохшие, не то ставшие вдруг немыми, как рыбы, они не могли обсудить или как-то объяснить сообща свалившееся на их головы несчастье. Они смотрели растерянно друг на друга и на небо, видимо, оттуда ожидая или объяснения, или какого-то ужасного, неотвратимого бедствия. Особенно большое скопление людей было на Тайме-сквере. Площадь была буквально забита людьми, стоявшими тесно друг к другу, а с прилегающих улиц напирали новые тысячные толпы, и глаза всех с испугом и ожиданием были подняты на гигантский небоскреб-утюг, принадлежавший газете «Нью-Йорк тайме». Но световой экран на утюге «Нью-Йорк таймса» до восьми часов был пуст. И только в начале девятого вспыхнули неоновые слова: