Вдруг рядом с моряками на талый снег мягко и веско шлепнулась капля, скатившаяся с железного навесика крыльца. И опять тихо. Потом так же мягко и веско шлепнулась еще одна капля, за ней другая, третья… Звезды повлажнели, начали переливаться. Вокруг все будто зашуршало и сдвинулось…
Шишмарев отступил и запрокинул голову; на его круглое лицо упала с навеса холодная капля. Он радостно засмеялся:
— Весна, друже! Скоро в море…
Иные времена — иные краски: последняя зимняя хмурь постепенно истаяла в нежных золотисто-голубоватых тонах неба; бурые граниты полезли из-под снега; море с грохотом взломало прибрежный лед, заколотился о твердые грани шхер ноздреватый багренец. Местный рыбарь уже ладил для первого выхода в море вадботы, финки, прочие ловецкие суденышки.
Прав Глеб — скоро в море. Сосредоточенно, пошевеливая бровями, Коцебу читает Шишмареву черновик ведомости припасов, которые он просит заготовить для «Рюрика». Румянцев поручил торговой Российско-Американской компании снабдить бриг всем, что потребно.
— «Железа полосного две тысячи пудов, — озабоченно читает Коцебу. — Ружьев тридцать». Полагаю, пятнадцать из оных охотничьих?
Шишмарев согласен.
— Пуль и дроби — пять пудов, — продолжает Коцебу. — Свинцу — двадцать пудов. Холста на двадцать пять человек, чтоб каждому матросу по шести рубах вышло; потом тику полосатого, чтоб каждому — по три фуфайки и по трое пар брюк, сапожного товара, тюфяки, наволочки, подушки… Ну-с, Глеб, подсказывай. Что еще?
Шишмарев, загибая пальцы, перечисляет:
— Не забудь: свечи восковые и сальные, остроги и крюки для рыбной охоты, пистолеты… Впрочем, погоди-ка. Давай реестр — я добавлю, а ты покамест составляй послание Булдакову.
Коцебу соглашается и берется за перо.
«Граф Николай Петрович, — пишет командир «Рюрика» одному из директоров Российско-Американской компании, — уведомил меня, что вы уже приступили к заготовлению провизии; я, милостивый государь мой, не нахожу слов благодарить вас за труд, который на себя принять изволили, от вас зависит теперь успех експедиции, которая должна принести пользу всему свету и славу государству.
Полагаясь на вашу дружбу с графом, я вторично осмеливаюсь вас трудить просьбою о заготовлении вещей, ведомость которых на обороте прилагаю».
Закончив письмо, Коцебу зовет товарища еще разок глянуть на бриг. Они идут к верфи. Вот он, красавчик. Ладный, крепкий. Легкие весенние облака плывут над бригом, плывут к морю — точно зовут «Рюрик» с собою.
Старик Румянцев, скрестив худые руки, диктовал письмо. Писарь, молодой человек с измазанными чернилами пальцами, торопливо чиркал гусиным пером. Очиненные перья лежали перед ним стопочкой; исписав лист, молодой человек присыпал его песком из фарфоровой песочницы, похожей на перечницу, и снова торопливо, но старательно писал, склонив голову на сторону.
Румянцев адресовал письма в далекие города: в Лондон, в Мадрид, в Филадельфию. Он писал, пользуясь прежними связями и весом, русским посланникам и просил их передать правительствам Англии, Испании, Португалии Американских Соединенных Штатов, что вскоре отправляется в научное путешествие бриг «Рюрик», и о том, что он, граф Румянцев, надеется на содействие и помощь этой экспедиции.
Посланники и консулы отвечали, что «о предназначенном вояже «Рюрика» уже публиковались статьи в разных газетах» и что «здешнее правительство прислало учтивый и удовлетворительный ответ».
Коцебу и Шишмарев, матросы и разумовские артельщики хлопотали на абоской верфи, а почта многих европейских стран уже рассылала указания губернаторам островов, вице-королям южноамериканских провинций и командирам военных кораблей, находящимся в отдельном плавании, извещения о скором появлении «Рюрика» и о необходимости гостеприимной встречи брига.
Румянцев поджидал Крузенштерна из Англии. Уже поди год, как капитан первого ранга был в отпуске. Вскоре Николай Петрович услышал, что его посланец везет радостные вести и что посещение Англии оказалось весьма плодотворным.
Узнав об этом, Румянцев улыбнулся проницательно и несколько иронически. Он всегда улыбался так, когда видел дальше и глубже людей, не занимавшихся политикой.
Иван Федорович, думалось старому дипломату, человек достойнейший и ученый. Это неоспоримо… Однако по простоте душевной Крузенштерн, быть может, удачу своего визита относит за счет одного лишь доброхотства тамошних приятелей. Хм! Можно, пожалуй, не сомневаться в искренности некоторых моряков и географов. Только дело не в них одних. Нет и нет. Для Крузенштернова вояжа выбран был удачнейший момент!