В конце октября Амундсен, Джимми и Каппа, нагрузив нарты и подкормив собак, прибыли к острову Гершеля, где зимовали китобои. Шкипер Могг — толстенький и шарообразный, с надменными манерами и вздорным характером — не очень-то понравился Амундсену. Однако не отказываться же от путешествия!
Утром 24 октября зимовщики-китобои острова Гершеля провожали четверых людей, уезжавших на материк. Толстенький Могг удобно примостился на нартах. Амундсен, Джимми и Каппа надели широкие канадские лыжи. В морозном воздухе резко свистнул бич, и дюжина собак дружно рванула нарты.
Первый день «марафонского» лыжного бега измучил Амундсена. Но он не пал духом, зная, что еще несколько таких тридцати-сорокакилометровых переходов, и он «втянется».
Во второй день пути он увидел хилую елочку. Обыкновенную скромницу елочку, с вечнозелеными глянцевитыми иглами и корой, покрытой пятнами седого лишайника. Елочка, словно разведчица лесной армии, далеко отбежала от своих мохнатых соплеменниц и одна спорила с жестокими северными ветрами. Амундсен обрадовался ей, как живому и близкому существу.
А потом елочек мелькало по сторонам все больше и больше, они выпрямлялись, вольнее тянулись вверх, гуще были обсыпаны снегом. Местность была гористая, и ели на скалах напомнили Амундсену лесисто-нагорные пейзажи родины.
При тридцатиградусном морозе путники перевалили высокие горы и оказались в лесу. Канада осталась позади, начиналась Аляска. Надежды Амундсена, что он без особого труда пройдет весь путь, не оправдывались. И не потому, что он не выдерживал каждодневный бег, а оттого, что шкипер Могг, действительно, оказался прескверным спутником. Шкипер Могг чувствовал себя боссом: у него были деньги, у Амундсена их не было, собаки и нарты принадлежали шкиперу, а продовольствие, захваченное капитаном «Йоа», по настоянию шкипера было оставлено на острове Гершеля и взамен взяты несколько мешков замороженных бобов. Этими-то бобами босс Могг и потчевал своих проводников и самого Амундсена. Да и потчевал-то не щедро. Шкиперу хватало пищи — ведь он ехал на нартах, а Джимми, Каппа и Руал бежали на лыжах.
Амундсен был не такой человек, чтобы долго терпеть наглого толстяка. Но пока он сдерживался, сцепив зубы, бежал на широких канадских лыжах рядом с нартами, на которых покоил свои мякоти кругленький довольный Могг. «Черт с ним, — думал Амундсен, глотая голодную слюну, — еще немного — и Форт-Юкон, телеграфная станция!»
Путешественники ехали на юг. Попадались им индейские хижины, лыжни охотников. В сумрачном хвойном лесу нет-нет да и белели березы, ажурно вычертив в вышине темные безлистные ветви.
Днем 20 ноября, почти через месяц после отправления с острова Гершеля, они прибыли к поселку, расположенному на крутых берегах при впадении реки Поркьюпайн в великую водную магистраль Аляски — Юкон. Три десятка индейских жилищ, дома белых торговцев, всенепременная духовная миссия, школа — слава богу! — Форт-Юкон. Отрадный запах дымов, свежий хлеб, стакан виски… Люди, улыбки, приветствия, говор… Слава богу, добрались!
Но вдруг темнеет худое орлиное лицо Амундсена: где телеграфные столбы, где ровные линеечки телеграфных проводов?
Капитан «Йоа» тяжело вздохнул: в этом поселке, притулившемся на черте Полярного круга, не было телеграфной станции. Сжав губы, капитан выслушивает не очень-то приятное сообщение о том, что ближайшая станция, конечная станция телеграфной линии, находится в двухстах милях от Форт-Юкона, в Игл-Сити.
Делать нечего. Не такие трудности вставали на его пути. Жаль только, что славные Джимми с Каппой остаются здесь, придется ехать с одним толстым жадюгой. Впрочем… В глазах Амундсена вспыхивают злые искорки.
Путь вверх по Юкону до Игл был безопаснее уже хотя бы потому, что через каждые двадцать миль стояли небольшие избушки, где вам всегда могли предоставить теплый ночлег и горячую пищу, содрав, конечно, втридорога. Ехали прежним способом: Могг — на нартах, Амундсен — бегом; кормежка тоже прежняя — пригоршня бобов.
Дни стояли ясные, солнечные, безветренные, снега сияли, голубело небо, и было как-то особенно обидно голодать и тощать в такие дни. Однажды, отъехав полпути от очередной хижины, Амундсен внезапно остановился, решительно воткнул палки в снег и, обернувшись к шкиперу, сказал с той невозмутимостью, с какой он умел говорить в минуты волнения:
— Послушайте-ка, старина! Отсюда можете ехать один. Я возвращаюсь.
Толстяк оторопел, побледнел, с перепугу забормотал невнятное.