— Ну что ж, старина, прощайте, — сказал капитан «Йоа».
— Господин Амундсен! — взмолился шкипер, воздевая руки. — Господин Амундсен, я же не умею управлять собаками. Я же… я же околею в этой проклятой пустыне…
Господин Амундсен поставил «жесткие» условия: кормить досыта! Могг моментально согласился, втайне радуясь столь легкому исходу: ведь дьявол-норвежец мог бы обобрать его дочиста.
Пятого декабря за мысом в морозной дали (было минус пятьдесят) показались беловатые дымы Игл. Подъехав ближе, Амундсен и Могг заслышали звонкий серебряный голос трубы — в форту Эгберт выпевал что-то военный горнист. Чистый, звонкий серебряный звук возвестил Амундсену конец долгого изнурительного пути.
В тот же вечер любезный начальник станции предоставил линию в распоряжение Амундсена. Капитан написал депешу. В ней было около тысячи слов. Телеграфисты тотчас начали передачу.
Тысяча слов. Он уплатил за них тысячекилометровым лыжным рейсом. И был доволен. Вскоре телеграфисты вручили ему вороха телеграмм, долетевших сюда, на заснеженные берега Юкона, со всех концов мира. Мир приветствовал победителей Северо-Западного прохода.
Сочельник и рождество Амундсен справил в форту Эгберт, а в третий день февраля 1906 года, отблагодарив начальника станции и телеграфистов, пустился в обратный путь, туда, где, покрывшись брезентом, заваленная снегом, терпеливо дожидалась лета яхта «Йоа».
В Форт-Юконе Джимми и Каппа присоединились к Амундсену. Он не преминул потешить их рассказом о комическом происшествии с толстяком шкипером, и эскимосская пара долго и заливисто смеялась, сверкая зубами.
Перед тем как перевалить горы, Амундсен и его друзья вольготно отдохнули в одиноком домике, где жил охотник, известный окрестным индейцам и эскимосам под именем Даниеля Кодцова, по-иному говоря — Данила Котцов, потомок старинной архангельской фамилии и первых русских проведывателей Аляски.
Возвращение на «Йоа» не ознаменовалось особыми приключениями, если не считать встречи с человеком, при виде которого Амундсен едва не онемел от восхищения.
Джимми первым приметил черную точку. Приближаясь, она росла, пока не превратилась в почтальона-шотландца, тащившего за собой нарты. Один, без спутников, без собак! Один со своими нартами, груженными почтой и мешком с харчами, шел он через горы, пересекал сотни километров северных просторов, ночевал под звездами. Один он шел к селениям, раскиданным среди снегов и безмолвия, и приносил людям долгожданную почту. Это был такой героизм, что видавший виды Амундсен не нашел что сказать шотландцу. А тот, как истинный храбрец, отнюдь не считал себя храбрецом. Он делал свое дело: шагал и шагал сквозь пургу и бураны, тащил нарты и неделями не видел ни души.
Амундсен на всю жизнь запомнил шотландца.
Потом он завязал с ним дружескую переписку. Может, письма норвежца были единственной радостью того, кто приносил радость десяткам других людей. В последней весточке, полученной Амундсеном от почтальона, он просился в экспедицию к Южному полюсу. Амундсен немедленно ответил. Разве он мог найти лучшего помощника? Но амундсеновский ответ опоздал: шотландец сгинул в устье реки Макензи. Больше уж не брел сквозь пургу и бураны этот бесстрашный человек, гибель которого отметил лишь чиновник, вычеркивая его имя из списков низших служащих почтового ведомства.
«ДЛЯ СМЕРТНЫХ НЕТ НЕВОЗМОЖНОГО»
На зимовье пришла беда: сильно занемог машинист «Йоа», весельчак и неутомимый магнитный наблюдатель Густав Юль Вик.
Густав лежал в жестоком жару. Он бредил родным городком Хортена, что на западном берегу Осло-фьорда, и шептал, поглаживая ворс одеяла, заветное имя девушки из Потсдама, где Густав учился когда-то в магнитной обсерватории.
Вик угасал. Волосы прилипли к потному льду. Глаза помутились. Товарищи поочередно сидели у его изголовья. Старый Антон Лунд украдкой смахивал слезу. На дворе трубила метель…
В начале апреля тощий ворон отрывисто прокаркал, усевшись на крышу бревенчатой хижины. Вещун опоздал: Густав Вик скончался.
Но тощий ворон вещал другое — наступала весна.
Снег сходил с холмов. Солнце поднималось все выше. Дни удлинялись. Живым — живое: на зимовье радостно встречали вешнюю пору.
Сунув по привычке в рот табаку, Риствед и Хансен, прихватив дробовики, отправлялись на охоту. Они преследовали куропаток и возвращались, увешанные дичью. Охотники сдавали добычу коку. Линдстрем жарил птицу и сам жарился у очага в хижине штурмана Стена.