ПОЭТ И НАТУРАЛИСТ
Запыленная карета, стуча большими колесами, подкатила к отелю «Белый орел». Кучер проворно спрыгнул с козел и отворил дверцу.
В тот же миг на пороге «Белого орла», под четырехгранной недвижной тенью висячего фонаря, появился хозяин отеля и, обдергивая куртку, кланяясь, обратился к приезжему:
— Добрый день, сударь! Милости просим, сударь, проходите, сударь!
Приезжий, худощавый гибкий человек, приветливо глянул на хозяина большими и очень яркими голубыми глазами, кивнул и, не оборачиваясь, зная, что поклажу его подхватят услужливые руки, быстро прошел в гостиницу.
Он спросил комнату с окнами на море. Хозяин проводил его во второй этаж и, воротившись, потолковал с кучером.
Оказалось, что гостя зовут Адальберт Шамиссо, что он прибыл из Германии, что человек он веселый и щедрый. Однако зачем, с какой целью приехал этот Шамиссо в Копенгаген, кучер не знал. И хозяин, любопытный, как все содержатели отелей, в которых не так уж часто бывают постояльцы, отошел от кучера с недовольным видом.
На следующее утро Шамиссо велел принести ему перо и чернила. Сам хозяин поспешил исполнить это приказание. Войдя в комнату с письменными принадлежностями, он увидел Шамиссо у распахнутого окна. Приставив к глазу новенький «долланд»,[3] Шамиссо пристально разглядывал пепельный рейд. На подоконнике лежала его трубка, из длинного мундштука вилась сизая струйка дыма.
Шамиссо обернулся на скрип двери, поблагодарил хозяина, тряхнув шелковистыми, спадающими на плечи волосами, и вновь нацелил «долланд» на пепельный рейд. Хозяин понял, что поговорить с постояльцем не придется.
Туман над рейдом рассеялся. Видно было, как матросы купеческих судов готовили к выгрузке заморские товары, как на военном фрегате развесили сушить только что выстиранные флаги и пестрая стайка их красиво вспархивала от каждого дуновения северо-восточного ветра. Видел Адальберт Шамиссо и то, что несколько больших шлюпок, отличавшихся от других суденышек красным цветом одного из своих парусов, вдруг, точно по команде, понеслись наперегонки к выходу из рейда.
Это неожиданно быстрое движение алых парусов не привлекало внимания владельца «долланда». Он вздохнул и отложил подзорную трубу. Между тем, шлюпки с красной парусиной принадлежали датским лоцманам. Уход их из гавани означал приближение к Копенгагену иностранного судна, нуждающегося в проводнике…
Шамиссо сел к столу и начал писать письмо одному из своих немецких друзей. Как всегда, письмо было для него не просто весточкой, а литературным занятиям. И он предавался ему с удовольствием, которое было еще большим оттого, что за окном сиял и переливался рейд и шумела бойкая портовая жизнь. Впрочем, он так и не закончил послание к Эдуарду Хитцигу: послышались смягченные расстоянием пушечные удары.
Шамиссо порывисто вскочил и схватил «долланд». «Бу-ум»… «бу-ум»… — раздавалось в воздухе, и белые, круглые облачка возникали вдали, над фарватером, будто какой-то трубокур выпускал изо рта клубы дыма. Семь раз прозвучали пушечные удары. То был салют корабля, пришедшего в Копенгаген. А потом столько же раз прогремел ответный салют столичной крепости.
Северо-восточный ветер отогнал пороховой дым, и перед Адальбертом Шамиссо возник двухмачтовый корабль, на борту которого горело медью:
— «Рюрик», — шепотом произнес Шамиссо, еще раз глянул в трубу и счастливо рассмеялся…
В тот же день — 9 августа 1815 года — он переправил свой багаж на русский бриг. Капитан Коцебу любезно принял нового члена экипажа «Рюрика».
Вечером Шамиссо лежал на узенькой койке в тесной каюте и размышлял, потягивая трубку с длиннейшим мундштуком. Размышлял он о том, как в одно мгновение человек может перенестись из мира привычных и знакомых ему вещей, людей и обстоятельств в мир совершенно незнакомый.
Он еще ничего не знал об этом мире, где ему придется прожить несколько лет и, быть может, испытать не одно опасное приключение. Он еще почти ничего не знал об этом корабле, который будет ему служить тем же, чем служит, как он думал, альпийскому жителю скромная хижина, погребенная под снегами. И, вспомнив альпийские хижины, он вспомнил Женевское озеро, прогулки в горах, увлечение естествознанием. Мысли его приняли иное направление и улетели далеко от «Рюрика», Копенгагенского рейда и тесной каюты…
Ему было тридцать четыре года. Бурные времена сделали из него, последнего отпрыска старинной дворянской фамилии из Шампани, скитальца и романтика. Родители, бежавшие от «ужасов» французской революции, ребенком завезли его в Германию. Пятнадцати лет он стал пажом королевы Луизы, восемнадцати — надел офицерский мундир.
3
Джон Долланд — изобретатель усовершенствованной подзорной трубы. Вместе с сыном он держал в Лондоне знаменитую мастерскую оптических приборов. Выпускаемые мастерской подзорные трубы называли «долландами».