Залив был пустынен — ни паруса, ни шлюпки. Вооружившись трубами, офицеры и натуралисты разглядывали берег: кое-где на скалах лениво грелись на солнышке тюлени; земледельцы копошились на маисовых полях; над хижинами, обнесенными плетнями, кружил, распластав крылья, гологоловый орел…
Ветер, как назло, был противный, южный; «Рюрик», лавируя, еле двигался.
Во второй половине дня показались, наконец, строения Талькауано — порта города Консепсьон. Носовая пушка брига хлопнула холостым зарядом: Коцебу просил лоцмана.
Лоцмана ждали очень долго. Когда же шлюпка с проводником все же явилась, то выяснилось, что бриг приняли за пиратское судно, одно из тех, что довольно часто навещали Консепсьон.
Прошли еще сутки, и тяжелый адмиралтейский якорь «Рюрика» лег на илистый грунт чилийского залива.
Начались обычные церемонии: встречи с испанскими чиновниками, взаимные приглашения, балы в честь гостей.
Губернатор, испанский подполковник, принял Коцебу не так, как португальский майор на острове Св. Екатерины. Подполковник тоже в свое время получил официальное извещение о русской научной экспедиции. Но он не выпячивал губу и не строил равнодушно-задумчивую мину. О, совсем напротив, подполковник д’Атеро был любезен до приторности.
— С тех пор как стоит свет, — воскликнул он, улыбаясь и пожимая руку Коцебу, — никогда российский флаг не развевался в этой гавани. Вы первые ее посетили. Мы рады приветствовать у себя народ, который в царствование великого Александра, жертвуя собой, доставил Европе свободу.
Если бы Коцебу был теперь в России, то он понял бы причину такой любезности. А если бы речи подполковника д’Атеро слышал граф Румянцев, то он, быть может, улыбнулся бы своей тонкой и несколько иронической улыбкой старого дипломата.
Как это ни удивительно, но губернатор далекой от России южноамериканской провинции был весьма и весьма заинтересован в дружестве с русскими.
Огромную Бразилию держала в рабстве маленькая Португалия, а другие обширные пространства Южной Америки закабалила Испания. Но времена беспробудного тупого рабства уходили в прошлое. В испанских заморских владениях все жарче разгоралась освободительная борьба.
В Чили, в этой «Италии Нового Света», колонизаторы чувствовали себя так, будто вот-вот должно было начаться извержение давно уж дремавшего чилийского вулкана Аконкагуа.
Испания, мадридский двор и феодалы собирались отправить за океан карательные войска. Войска эти уже стягивались в Кадис, испанский портовый город. И вот тут-то дружескую руку испанскому монарху протянул не кто иной, как «Великий Александр», самодержец всероссийский, глава реакционного Священного Союза европейских государей. Сановный Петербург сулил послать в Кадис военные корабли для переброски карательных войск за океан.[6] От этого и испанский губернатор в Консепсьоне был так мил с командиром «Рюрика»…
Как и на острове Св. Екатерины, Шамиссо и Хорис почти не показывались на «Рюрике». Хорис рисовал чилийские виды и жителей залива Консепсьон. Натуралист часами бродил в миртовых рощах, в густых яблоневых зарослях.
Шамиссо бродил в одиночестве: его друг Иван Эшшольц не покидал бриг.
Корабельный медик не отходил от матроса Цыганцова. Страшное слово «конец» уже было на губах Эшшольца. Он прилагал все силы, чтобы вызволить кузнеца. Горький запах лекарственных снадобий стоял в кубрике. Но законы, управляющие человеческой жизнью, оказались сильнее доктора и его лекарств.
Сергей Цыганцов тихо скончался. Первая смерть на «Рюрике»; печальны лица моряков. Шлюпка с телом кузнеца отваливает от борта — последнее плавание бывалого морехода, одного из тех, чьими трудами, кровью, подвигами выпестована морская слава отечества…
Шлюпка ткнулась носом в камни берега; гроб принимают на руки… Тело предано земле, чилийской земле. Грянул ружейный залп, далеко разносится эхо. На норд-осте, в той стороне, где за тысячами миль кроется укутанная снегами родина, там, на норд-осте, широко и сильно, молчаливо и грозно полыхает зарница…
Но прежде чем уйти из залива Консепсьон, экипаж теряет еще одного человека. Так же, как неведома причина поступления на бриг хворого Цыганцова, так не известно ничего о другом матросе — Шафее Адисове.
В списке экипажа «Рюрика» против его фамилии появилась краткая отметка: «Сбежал в Чили». И все. Почему столь немногословна эта запись? То ли капитан не придал значения бегству матроса, то ли не счел нужным записывать свои размышления о судьбе российского простолюдина. Остается только гадать: какую же непереносимую обиду таил в душе Шафей Адисов? Может, не раз и не два довелось ему изведать прелести «крепостного состояния», а может, просто не устоял человек перед весенней радостью чилийской земли?
6
Император Александр продал Испании в 1817 году три военных корабля, но когда они пришли в Кадис, то оказались никуда не годными. В том же году была провозглашена независимость Чили.