Чуть в сторонке, по направлению к тропе, два муравья волокли непомерно большую для них зеленую вредительницу лесов - гусеницу.
- Вот силища! Да, Кап? Нам бы такую, сразу бы целую бочку воды можно домой принести.
- Давай, Нюр, поможем им.
- Не надо, они сами. Идем.
Когда мы поднялись, Нюрка украдкой от меня достала из котомки, где лежал наш обед, кусочек сахару и положила его на муравейник.
Я сделала вид, что не заметила, и Нюрка, довольная, повела меня знакомиться с семейством ежей.
- А наши телята, Нюр, не разбредутся?
- Не-ет, это по пути.
В мелком березняке, что взбежал на пригорок, Нюрка, показав мне на кучу сухого хвороста, шепнула:
- Здесь.
На земле стоял с обитыми краями глиняный черепок.
Нюрка налила в него молока. Мы спрятались. Через малое время из-под хвороста показался острый носик с черными бусинками глаз.
Нюрка приставила палец к губам - не шуметь. Я затаила дыхание.
Носик фыркнул и быстро-быстро побежал к черепку, следом за ним покатились два крохотных серых клубочка.
Мимо нас прошел теленок. Ежи нырнули под хворост. В полдень, когда мы пригнали стадо к озеру, выкупались и поели, Нюрка показала мне, где живет ее знакомый уж, но его не оказалось дома.
- Разбойник, - смеялась Нюрка, - никогда не застанешь на месте... А сюда, Кап, не подходи.
Нюрка боязливо обошла горбатый пень, вцепившийся в прибрежную землю оголенными черными корнями:
- Под ним, Кап, живет страшная жаба. От нее заводятся на руках бородавки.
По лесу раскатилось далекое эхо. Мы прислушались. Гром. Оглядели небо, успокоились, погнали стадо пастись. И вдруг лес замер, оглох, помрачнел. Солнце и тьма. И нас и телят охватила тревога. Телята перестали щипать траву, беспокойно застыли. На деревьях не шелохнулась ни одна ветка, птицы смолкли, трава поникла. Тихо, подстерегающе заурчал гром. И снова ни звука.
Гроза...
Мама наказывала: в грозу гоните телят в мелколесье. В бору убить может.
- Нюрка, гроза!
Мы засуетились, забегали.
- Но!.. Но!.. Шевелись! Нюрка, не пускай их в ельник. На порубку, в мелкий березняк заворачивай, на порубку. Но!..
Солнце скрылось, мрак загустел.
- Но!.. Но!..
"О!.. О!.." - глухо отзывалось в лесу эхо.
Порубка. Успели.
Я смахнула с лица пот, поправила волосы. По вершинам деревьев пробежал ветерок и сник. Послышался далекий шум. Горизонт осветила широкая молния.
Шум приближался, нарастал и вдруг обрушился неистовым шквалом ветра. Лес зашатался, заскрипел. Мелкий березняк затрепетал, пригнулся от страха к земле. Телята сбились в кучу. Сизая туча над порубкой заворочалась, распалась на лохматые облака, забурлила. Облака наскакивали одно на другое, ломались, тяжело переворачивались и, подпираемые сплошной темной стеной второй тучи, плыли вперед.
Ветер ревел. Спрятавшись за гнилой поленницей дров, мы с Нюркой с ужасом следили за небом. Молнии сверкали все ближе и ближе.
Неожиданно ветер стих. Упали крупные холодные капли дождя. Мы прижались к поленнице. Кривая молния, шипя, вонзилась в дальнюю опушку порубки. Долго-долго тянулась зловещая тишина. Сухой, как выстрел, треск и на деревья с грохотом посыпались железные обломки. С радостным визгом и свистом откуда-то выскочил ветер. Вцепился в распущенные косы одиноко стоявших на порубке старых берез. Затрепал, закачал непокорных. Хлестнул колючей лавиной дождя с градом.
Я прикрыла Нюрку собой.
- Ты только не пугайся, Нюр. Не пугайся.
А сама никак не могла унять дрожь.
- Это только дождик, Нюр, дождик.
Сверкнула ослепительная молния. Удар...
- Капа! Капа!
Я очнулась.
Я лежала на земле. Нюрка, глотая слезы, тормошила меня за плечи. В лицо хлестал дождь. В голове звенели колокольчики. Я испуганно вскочила. В нескольких шагах дымилась сваленная молнией сучковатая сосна.
Я огляделась. Телята...
- Где телята?!
- У-у-у-убежали. В-в-в лес, - всхлипнула Нюрка.
Сквозь шум дождя и ветра до нас долетел чей-то слабый голос. Я стиснула виски ладонями, звон в голове утих.
- Ню-ю-ра! Ка-па-а!
Мама.
- А-а-а-а! - радостно закричали мы в два голоса и кинулись к ней навстречу.
- О господи!.. Как вы тут?
Мы молчали.
- Ничего, ничего. Живы - и слава богу. Гроза-то, гроза-то какая.
Мама говорила и кутала нас под крылья широкого папиного плаща. В мокрых, растрепанных волосах, прилипших ко лбу и вискам мамы, запуталась паутина. Я хотела ее снять и тревожно отдернула руку обратно. Седина...
Как же я не замечала ее раньше?
- Мам, а Капу...
Я похолодела. Сейчас брякнет: оглушило громом. Я погрозила Нюрке пальцем и торопливо сказала:
- А лосенок-то, мам, ушел.
Нюрка подхватила:
- За ним, мам, мама пришла. Большая, ногастая, больше коровы.
- Ну и хорошо. Уляжется дождь, соберем телят и погоним домой.
Редко-редко полыхали молнии. Неохотно, устало гремел гром. Туча рыхлела, расползалась, ветер стих, дождь мельчал.
Над дальним углом порубки проклюнулась узкая щель прозрачной синевы. Завиднелось мутное пятно солнышка.
В глубине леса заработал-застучал дятел. Пискнула синица. Возле нас из-под куста выпорхнула серая пичуга, села на ветку сосны, отряхнулась и переливисто засвистела.
- Ожила, - улыбнулась мама.
"Му-у-у!" - громко, обиженно замычал теленок.
Мы с Нюркой выскочили из-под плаща. Однако радость наша была преждевременной. В стаде не хватало пяти телят!
- Кап, а не убило ли их там громом?
Я метнулась на порубку, на то место, где стояли телята во время грозы.
Опаленная молнией сосна, поленница дров, молодая березовая поросль. В старых ботинках чавкала вода. Низина. Телят - ни живых, ни мертвых. Значит, убежали. Влезла на поленницу, оглядела порубку.
Голос мамы:
- Не видно?
- Нет.
Вернулись к стаду.
- Гоните домой, - сказала мама, - а я пойду искать.
По деревьям полыхнуло солнце.
- Я тоже пойду искать, - сказала я.
- Нет, нет. Ты сырая вся. Может, они сами пришли ко двору, тогда прибежишь, покличешь.
Я не послушалась бы, но во мне затеплилась надежда, что телята убежали домой.
Пропавших телят у двора, понятно, не было.
Я сходила домой, переоделась, наказала Нюрке привести из яслей Сергуньку с Мишкой и снова побежала в лес.
Солнце опускалось к горизонту. Я торопилась, до опушки шла босиком. Хорошо. Мокрая трава, лужи - все нипочем.
В лесу обулась, колко. Затрещали кусты, я схоронилась за дерево. Два теленка, а за ними мама. Усталая, измученная.
Мамочка...
Мне хотелось кинуться к ней, обнять ее, пожалеть, приласкать, но я сдержалась. Я знала, что мама заставит меня гнать телят в деревню, а сама повернет в лес. Будет уверять, что она не устала, что у нее совсем не болят ноги, что она пойдет только вон в тот ельник, посмотрит и быстренько возвратится.
Нет уж, не обманешь. Гони своих телят домой, отдохни, а я разыщу остальных. Не тревожься, мама, я обязательно разыщу...
Чу, хрустнул сук. Чу, кусты зашеберстели.
Телята... Нет. То либо заяц пробежал, либо грузный тетерев вспорхнул.
Замрешь, не дышишь. Снова хруст, бежишь туда. Напрасно.
Все тот же лес. Стоит, притиснул тишину.
Гудят ноги.
Куда еще идти? Куда?
От досады слезным голосом кричишь:
- Буренки! Буренки!
Кричи. Голос вызвенит бор, помечется по сумрачным чащобам и к тебе же ни с чем возвратится. А деревья-великаны молчат. Может, и знают, может, и видят со своих зеленых колоколен, где телята, а не скажут. Шепчутся меж собой, а попробуй подслушать - рассердятся, зашумят или захохочут, заухают филином. Мороз по коже. Нет, лес в одиночку слушать жутко.