Пушкин, проснувшись, любил подолгу оставаться в кровати, предаваясь любимому творчеству. Вот и сегодня, хотя на улице еще было темно, но Пушкин уже проснулся. Только потянулась рука к колокольчику, чтобы попросить своего лакея Якима подать чай, как ему послышался вдруг отдаленный звон колокольчика. Сердце почему-то вдруг тревожно забилось. «Фельдъегерь? – подумал он. – Может быть, до царя дошло мое прошение, и царь решил удовлетворить просьбу опального поэта?..»
Он быстро собрал бумаги в потертый портфель.
– Няня! – громко позвал он Арину Родионовну.
В ту же минуту няня показалась на пороге комнаты.
– Няня, возьми портфель и спрячь его подальше… Побыстрее! – попросил он.
Арина Родионовна, захватив портфель, скрылась в глубине дома.
Пушкин подбежал к окну. Сквозь заплетенные морозными узорами стекла ничего не видать. Дыханием и ногтями он проделал пятнышко чистого стекла и со страхом приник к нему глазом. За окном была знакомая картина: снег, далекий лес и едва заметные берега Сороти…
Звон колокольчика нарастал вместе с тревогой в груди. Поднимая снежный вихрь, во двор влетела тройка. Кто там в ней? Кажись, слава богу, не фельдъегерь. На сердце стало легче. Но кто это за человек, укутанный весь в тяжелую медвежью шубу? Он пригляделся и ахнул, полураздетым, в одной рубашке, выбежал на крыльцо. Кони, еще разгоряченные недавним бегом, пронеслись мимо крыльца.
Из покрытых инеем и снегом саней к нему поднимался… Ваня Пущин – лицейский закадычный друг, Жанно, как звали его в те годы все лицеисты.
Друзья тут же, на крыльце бросились обнимать друг друга. – Да ты совсем голый, Француз (так Пушкина прозвали лицеисты за его прекрасный французский), – говорил радостным голосом Пущин. – Давай в дом, скорее!
Пушкин от радости встречи заразительно смеялся своей белозубой улыбкой:
– Не беспокойся, не замерзну… Жанно, друг мой, как я рад тебя видеть! Если бы ты только знал, как я тебе благодарен. Все трусят навещать меня…
– Ты прав! Даже дядя твой, Василий Львович, отговаривал меня от этой поездки.
– Дядя мой всегда был осторожным. Так и проживет жизнь в страхе и послушании…
Они вошли в дом и здесь, уже в передней, еще раз крепко обнялись. Слуга Пущина, Алексей, тоже бросился обнимать Пушкина. Он любил поэта и знал много его стихов наизусть. Из девичьей показалось несколько головок, но, увидев барина полуодетым, рассмеялись и спрятались.
В дверях передней появилась Арина Родионовна, старушка с приятным, добродушным лицом. Пущин тут же бросился ее обнимать, сразу догадавшись, что это и есть та самая няня, о которой он так много слышал от Пушкина.
Посмотрев на Пушкина с укоризной, она с теплотой и лаской проговорила:
– Что же это ты, бесстыдник, в таком виде гостей встречаешь? Одень что-нибудь, как бы не заболел…
Няня никогда не переставала смотреть на Пушкина, как на того курчавого мальчугана, которого она с пеленок носила на руках, этакого увальня неподвижного. Но потом произошла удивительная метаморфоза, в нем проснулась какая-то внутренняя энергия, которая не давала ему усидеть на одном месте. «Как будто его кто подменил, – говорила няня. – Настоящий непоседа, шалунишка…»
С Пущина стащили его шубу, и Пушкин со смехом увел его в свой кабинет. Как же давно они не виделись! Глядя друг на друга влюбленными глазами, они торопились задать как можно больше вопросов…
В дверях появилась няня:
– Александр Сергеевич, приглашай гостя кофию испить. Я пирожков горячих уже наготовила. Милости просим, гостек дорогой…
– Мамочка, уже идем, – отозвался Пушкин.
В столовой было еще холодно, но уже вовсю урчала растопленная печка, выдыхая из себя приятное тепло. Пахли кофе и румяные пирожки, горкой сгрудившиеся на большом блюде.
Друзья уселись за столом друг против друга, угощаясь кофе и пирожками, жадно обмениваясь новостями…
Пушкин и Пущин были совершенно разными. Если Пущина отличало спокойствие и солидность, то Пушкин – это огонь и буря, постоянно проявляющиеся в общении. Наружности их тоже были не похожи. Пущин был коренаст, не очень высок, глаза его излучали добро… вообще, он имел солидный, степенный вид. Пушкин тоже был коренаст и не велик ростом, но его глаза были полны огня, а смуглое, горбоносое лицо озарялось белозубой улыбкой, а то и звонким хохотом. Очень часто люди, глядя на него, тоже заражались его смехом, не понимая причины…
– Вижу, тебя заинтересовали мои ногти, – вдруг рассмеялся Пушкин.
– И в самом деле… – улыбнулся добродушно Пущин. – Мне было бы лень.