– А разве тебе не кажется, что
– Честно признаюсь тебе, брат, нет времени у меня для подобных забав… – ответил Пущин, пуская ароматный дым из трубки. – Меня больше интересует, за что тебя здесь законопатили? В столицах столько об этом разговоров… Даже слух пустили, что ты застрелился…
– Как видишь, болтают, – блеснул своей улыбкой Пушкин. – Не дождутся! А официальная причина – мои письма к Вяземскому об атеизме. Но это лишь предлог. На самом деле царь меня ненавидит за эпиграммы, за близость кое с какими опальными офицерами, как, например, с Владимиром Раевским, которого мучат в Тираспольской тюрьме, пытаясь выбить у него признание о тайных обществах… Я слышу об этих обществах постоянно, но никто толком ничего сказать не может.
Несколько поколебавшись, Пущин сказал, смутившись:
– Не удивляйся… Я состою в таком обществе ради, надеюсь, служения отечеству, но…
– Можешь не продолжать, – отозвался Пушкин. – Я все понимаю… Вы совершенно правы, отказывая мне в доверии… Я не заслуживаю вашего доверия из-за своих чудачеств…
Пущину было неловко…
– А давай посмотрим твой дом, – меняя тему разговора, предложил Пущин. – Люблю вдохнуть воздух старого помещичьего гнезда.
– Пойдем, посмотрим, – согласился Пушкин. – Хотя, честно говоря, хвастаться нечем, все в запустении, валится…
И действительно, в доме чувствовался какой-то дух мертвечины. Они зашли в комнату няни, где работало несколько дворовых девушек. Пущин сразу заметил хорошенькую девушку с голубыми глазами – настоящая русская красавица, которая вся зарделась и еще ниже наклонила свою русую головку. Пущин мельком взглянул на Пушкина и заметил на его лице слегка смущенную улыбку. Ознакомившись с работами девушек, побалагурив, похвалив их прилежание, друзья вернулись в согретую гостиную.
– Француз, где это ты нашел такую прелесть, что вспыхнула маковым цветом? – спросил Пущин.
– Ты заметил? – смущенно улыбаясь, ответил Пушкин.
– Ну, как не заметить такую красавицу!!!
– Ах, брат, это моя настоящая сельская муза, Оленька. Люблю я ее, и она меня любит. В другое время женился бы на ней и зажил барином… Но чувствую, не созрел еще для семьи… Душа просит чего-то другого, сам не знаю чего… Постой, я слышал, что и ты нашел красавицу…
– А ты как об этом узнал, – улыбнулся Пущин… – Я не налюбуюсь на твою нянюшку… Какая она у тебя славная!..
– Не просто славная, а золотая, – отозвался Пушкин. – Но захотят – и продадут ее, как какую-нибудь вещь или корову… Это наш позор!..
И они стали говорить о том, что было на уме у всякого честного русского человека, – крепостном праве, о том, что все задавлено в стране царем и Аракчеевым. Потом перешли на воспоминания о лицее.
– Да… – с грустью проговорил Пушкин. – Как говорится: иных уж нет, а те – далече. Мне искренне жаль нашего товарища, бедного Корсакова, умер на чужбине. Не завидую его смерти: мне ближе родительские гробы. А что слышно о Кюхле – нелеп и кюхельбекерн? Давно не было от него весточки…
– Вильгельм, как всегда все забывает, путает… Но товарищ он замечательный, золотое сердце, – отвечал с раздумьем Пущин. – Ты ведь знаешь, наверное, что они с Одоевским решили издавать альманах «Мнемозина», но сборник идет с рук плохо… Мне недавно встретился Корнилов.
Пушкин расхохотался.
– Я до сих пор помню, как он с императрицей разговаривал!.. Марья Федоровна неожиданно подошла к нему за обедом, взяла его за плечо и на своем коверканном русском языке сказала: «Ну, что, карош суп?» А Корнилов баском ответил: «Да, мсье!..»
Оба приятеля рассмеялись.
– Золотое было время!.. – ударился в воспоминания Пушкин. – А помнишь, сколько было шума, когда я в темном коридоре, обманувшись, стал тискать фрейлину Волконскую, эту бабушку? Крепко тогда всем нам досталось… Потом, как-то несколько лет спустя, директор лицея Энгельгардт признался мне, что Александр Павлович, пожурив его, рассмеялся и сказал: «Старуха, между нами говоря, вероятно, восхищена ошибкой молодого человека…»
Время летело незаметно. Снова появилась няня.
– Время обедать, господа… – проговорила она своим ласковым голосом. – Александр Сергеевич, совсем своими разговорами гостя уморил…
– А не рано ли, матушка? – удивился Пущин.
– Мы в деревне рано обедаем, – пояснила Арина Родионовна гостю.
– Я с удовольствием подчиняюсь вашему обычаю, – улыбаясь, ответил Пущин.