Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

– Как у его величества? – пораженный, воскликнул Соболевский. – Да разве он в Москве?

– Но откуда ты, друг мой? – пренебрежительно удивился денди. – С облаков, что ли, упал?.. Здесь, на балу, только об этом и говорят…

Соболевский сел в свою карету и помчался по гостиницам, где мог остановиться Пушкин. В первой же ему сказали, что Пушкин поселился у них, но сейчас его нет. Соболевский вошел в довольно угрюмую комнату с беспорядочно разбросанными всюду вещами и, присев к столу, чтобы написать приятелю пару строк, увидал вдруг обрывок бумажки с наспех набросанными стихами. Это был «Пророк». Он взял бумажку и стал читать:

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый Серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословной и лукавой,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал, И
Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, Пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей…

«Замечательно! – подумал Соболевский. – Он растет не по дням!»

Он быстро набросал Пушкину веселую записку о немедленном свидании и на авось помчался к Василию Львовичу. Уже в вестибюле по заливистому хохоту и веселому гвалту в столовой он понял, что Пушкин тут. Пренебрегая всяким этикетом, Соболевский опередил лакея и во всем своем бальном великолепии ворвался в столовую. Пушкин ужинал среди большого общества. Увидав друга, он разом бросился ему на шею… Василий Львович, сам Пушкин, молодежь со всех сторон тянули гостя к столу, но он вежливо отбивался:

– Невозможно!.. Совершенно невозможно… Я только на минутку, чтобы обнять Александра… Александр, милый, как я счастлив!.. Я слышал все о твоих успехах… И уже был у тебя… «Пророк» твой удивителен!.. Я сейчас должен мчаться на бал к герцогу Рагузскому, но завтра с утра ты ко мне: мы должны сразу же наговориться досыта… И ты завтракаешь со мной…

– О, в таком случае мне остается только расшаркаться! – захохотал Пушкин.

Окончательно уговорившись о завтрашнем утре, Соболевский понесся на бал…

На одном из балов известного на всю Москву учителя танцев Иогеля Пушкин впервые встретил Наталью Гончарову. Балы Иогеля были одной из достопримечательностей тогдашней Москвы. Он переучил танцам четыре поколения москвичей. Он придумал устраивать эти веселые балы свои, взимая с посетителей их по пяти рублей ассигнациями с персоны, и балы эти чрезвычайно пришлись по вкусу светской Москве.

В тот вечер Наталья Николаевна чуть ли не со слезами собиралась на бал.

– Но ты же сама видишь, мамочка, что надеть их больше нельзя!.. – почти плача, проговорила полуодетая Наташа, протягивая матери свои длинные бальные, не первой свежести перчатки. – Посмотри, они совсем уже пожелтели от чистки… А пальцы?..

И в прекрасных, слегка косящих глазах ее налились крупные слезы… Наталья Ивановна – когда-то тоже красавица, а теперь ожиревшая и опустившаяся московская барыня – и сама видела, что дочь права, но именно это-то ее и взорвало. Она вдруг размахнулась и, не говоря худого слова, по ее выражению, дала дочери звонкую оплеуху. Наташа, закрыв лицо обеими руками, разразилась плачем. И ее полуодетые сестры, и дворовые девушки, их всех одевавшие, омрачились, и общее предбальное оживление сразу потухло…