Человек с пепельно-серым лицом и ядовито-желтыми радужками глаз любовался заревом, разливающимся над погибающим городом. Он стоял на холме и вид перед ним расстилался превосходнейший, благодаря широкой просеке, только что созданной одним из кошмарных тварей по его мысленному приказу.
— Восхитительное зрелище, достойное полотен лучших художников мира. — сказал он женщине, стоящей по правую руку от него. — Созидание и разрушение, как инь и янь переплетены в нашем мире и каждая из сторон изумительно прекрасна. Ты знала, что на этом месте всего сотню лет назад было большое поселение химарьяров? Люди с запада сожгли наши города и истребили мой народ, они победили и целый месяц праздновали свой успех, но посмотри, Хитоми! Войны меньше не стало. Акума правы абсолютно. Пока в мире есть хотя бы пара живых людей, война не закончится. Нет, не смотри на меня так, я не заражен и не собираюсь истреблять человечество. Война не закончится никогда, но можно к этому по-разному относиться. Как акума, мечтающие о мертвом покое для всего мира. Как златохвостые лисы, мечтающие о всеобщем счастье, любви и дружбе. Или же как я, находящий в этом хаосе энергий и эмоций огромное эстетическое наслаждение.
— Но если проклятый лис ошибся, то мы не получим ничего, кроме любования видами.
— Расслабьтесь и наслаждайтесь, Хитоми-сан. Уверен, сортировка уже заканчивается. Осталось ждать максимум двадцать минут.
Не прошло и пяти, как серый человек получил доклад. Полуразложившийся, едва-едва переставляющий ноги ходячий труп ребенка получил удар передним щитом многотонного локомотива и превратился в вонючую размазню на металле, но успел передать увиденное другим монстрам. Армейский состав, до предела забитый сотнями перепуганных людей.
— Ты видел? — выкрикнул один из самураев, защищающих мастера-путепрокладчика.
— У этой твари… алая Ци! — ответил второй самурай. Он включил передатчик и заорал: — Командир! Йома на путях!
— Вот срань! — командир бронепоезда ударил кулаком по броне кабины. — Башню локомотива на нулевой градус! Разрывной заряд! Быстрее! Мастер! Укрепление Ци на лобовую броню! Приготовить огнеметы!
Башня начала поворот, но механизм ворочал тяжелый металл слишком медленно.
— Еще один! — проорал наблюдатель. — Перед нами! Пять секунд! Четыре! Три! Две…
Справедливость. Стальная жила. Воля для борьбы.
Справедливость? Нет. Его стальная жила — смертельная ненависть и жажда мести.
Ступая босыми ногами по шпалам, навстречу несущейся на него стальной громаде, шел полусгнивший тощий человек. Он знал, что сейчас умрет, но не боялся смерти. Потерять жизнь? А было ли в его жизни хоть что-то, чтобы хотелось за нее цепляться? Наверное было, но генерал чудовищ однажды сказал, что акума выжигают в памяти йома все добрые и хорошие моменты, оставляя только боль, горе и злобу. Объект шестьсот семьдесят забыл свое детство, лица родителей и даже собственное имя, но помнил грохот паровых молотов огромного завода, рвущий уши и разбивающий внутренние органы. Он помнил, как вокруг него суетились всевозможные трудовые паразиты, ищущие как урезать его зарплату и нагрузить дополнительной работой. Как ежемесячно рос заводской план, при таких же плановых сокращениях работников. Помнил налоговые поборы, щедро изобретаемые всеми, от городского и регионального совета, до верховного совета страны. Налог на землю под жилым домом, налог на пользование дорогами, налог на выходные дни, на бездетность, на уклонение от добровольных общественных работ. Он помнил, как переполненный паразитами, завод с шестьюдесятью директорами и тремя сотнями директорских советников заскрежетал, застонал и встал намертво. Как в дом, в котором он жил с самого рождения, пришли налоговые приставы и вышвырнули его, отъяв все имущество в счет налоговых долгов. Как он скитался по городам, сначала ища работу, а потом выпрашивая милостыню и еду. Он не спился. Только страшно исхудал, обовшивел и тяжело заболел. Голод… как же страшно ему хотелось есть… как же мучал его кашель, не позволяющий спать, и как же холодно было там, за мусорными баками у продуктового супермаркета, в которых оказался только строительный хлам и не нашлось никаких съедобных отбросов…
Он готов был умереть уже тогда, сил для борьбы не осталось. Хотелось только последний раз поесть горячего супа и принять лекарство, усмиряющее кашель. Если бы у него было хоть немного денег! Тогда, он смог бы мирно уснуть.
И в этот момент, появилась она. Рука, протянувшая ему купюру в тысячу Рю.
Шестьсот Семидесятый помнил, как поднял голову и увидел перед собой молодую девушку в шелковом платье и шубке из роскошного белого меха. Красавица-аристократка с улыбкой протягивала ему деньги, словно кусок хлеба голодному бездомному щенку. По щекам бездомного потекли слезы, когда он, обеими руками потянулся за деньгами, но не успел бродяга даже коснуться купюры, как его запястья захлестнула петля тонкой, прочной веревки. Девушка отступила в сторону, а трое парней рванули веревку на себя и вытащили грязного нищего из мятых картонных коробок, среди которых тот прятался от холода зимней ночи. С веселыми выкриками, смехом и бахвальством, детишки богачей принялись избивать пойманного бродягу самодельными дубинками, а потом привязали веревку к саням и принялись кружить по ночному городу, с улюлюканьем швыряя пустые пивные банки в волочащееся по промороженной мостовой полумертвое тело.
Размозженные колени, сломанные ребра, отбитые внутренности и вывернутые из суставов руки. Но плотная зимняя одежда защитила бродягу и, когда весельчаки наигрались всласть, он все еще был жив. Он помнил как сытые, лощеные и разодетые в дорогущее шмотье, все пятеро, две девушки и трое парней, окружили его, лежащего неподвижно и едва находящего в себе силы дышать. Девушка, что выманила нищего подачкой, вынула из сумочки ту самую купюру в тысячу рю, и небрежно бросила ее на тело умирающего.
— Заработал. Она твоя.
— Жив еще. — сказал один из парней, вынимая длинный нож. — Добить надо.
— А если не добьем, то что? Он псам закона показания даст? О нас в газеточке статеечку напишут? Да любого, кто попытается вякнуть, мой папаша рядом с этой падалью закопает!
Золотые детки хохотали, а бродяга закрыл глаза. Всего на миг, как ему показалось. Он ждал удара в сердце или горло, но почувствовал как дрогнул мир вокруг и открыл глаза. Над ним, жалким, слабым и беспомощным человеком, стояла сама Тьма. Фигура из пляшущего черного пламени, с пылающими алым огнем, глазами. Великий демон, Безликий Лжец. Вытянутой вперед когтистой лапой, генерал чудовищ крепко держал за голову судорожно дергающееся тело юной аристократки в белой шубке. Шелк и драгоценные меха окрашивала в алое кровь, ручьями льющаяся из перерезанной глотки. Остальные золотые детки с бульканьем и чавканьем оседали справа и слева от искалеченного бродяги, ставшие больше похожими на кучи перемолотого в фарш мяса, чем на людей. Перепуганные лошади уносили прочь сани и обрубленную веревку. Кровавый дождь сыпался с небес, густо пятная грязную одежду нищего и чистый белый снег.
Делая шаг за шагом, йома запустил покрытую струпьями пятерню в нагрудный карман своей рубахи и извлек из него купюру в тысячу рю. Мятую, изгаженную пятнами засохшей крови и потеками гноя из язв, покрывающих все тело ходячего мертвеца. Вот она, их благодарность. За то, что он всю свою жизнь, пока его не вышвырнули подыхать, не хуже тяглового скота работал на них. Ярчайшая метка в памяти о том, кем для них являются простые люди и о том, кем они себя возомнили.