— Ну да, следующего раза не будет, — пыталась спасти положение я.
— Тогда соглашайся сегодня. Что ты в жизни видела? Да ничего. А здесь такой мужчина повстречался на жизненном пути. Не всем так везет, как тебе. Соглашайся, глупая!
— Давай о чем-нибудь другом поговорим, — попыталась я увести Леху от излюбленной темы.
— Мы живем во времена проклятого богатства и великого блуда, а ты девственность продолжаешь изображать. Почему мамонты вымерли? Потому что вели себя не как все. Нужно быть такими, как все, тогда тебя замечать не будут. С толпой нужно слиться. Все гуляют, — и ты гуляй. Все воруют, — и ты воруй. А ты всё: «За что меня посадят? Я ведь не ворую!» За то и посадят.
Устами Лехи, как всегда, глаголила истина.
***
— Будьте любезны, у вас есть «Философия футуриста»?
— Нет.
— А «Метафизика» Канта?
— Нет.
— А «Сто лет одиночества»?
— Есть.
— Вот и отличненько.
Библиотекарь посмотрела на меня с подозрением.
— Спасибо, вы очень любезны, — сказала я ей тогда, крепко прижимая книгу к груди.
Мой обратный путь лежал через тот же парк. Говорящий ворон улетел. Памятники продолжали стоять так же молчаливо, клетки для страусов оставались по-прежнему пустыми, а меня все еще мучил вопрос «куда делись страусы?» Я слышала несколько версий. Страусов было всего два. Он и она. А это неправильно: страусу нужен гарем, много наложниц. Яиц они не откладывали, поскольку для этого нужно углубление в земле, а тут кругом пол бетонный. Да еще эти зечки противные. Шоколадом кормили, курить учили. Вот перья у страусов и стали выпадать. Наступило страусиное облысение. У нас им и так плохо, холодно, это же птицы из теплых стран.
Как они оказались на зоне? Раньше здесь был хороший хозяин, зеки его Отцом звали. Умер на службе. Так вот, делал он для зечек много добрых дел. Побывав в нескольких тюрьмах Европы, привез оттуда новшество: там содержатся в клетках птицы, потому что это должно успокаивать заключенных: мол, не одни вы в клетках, не одним вам плохо. Вот на европейский манер и установили в зоновском парке клетки со страусами. Но недолго пришлось им тут пожить. Шеи вытянулись, головы стали упираться в потолки клеток. Новых клеток никто им не соорудил. Зечки подписали на клетках: «Страусов не пугать, пол бетонный». А то случится еще у страусов сотрясение мозга.
Люди смотрели на страусов и думали: «Нам-то хорошо, это вот страусам плохо». И жить становилось легче. И тут нашелся один «дубак»-умняшка, местный гусевод: китель блестит от гусиного жира, ширинка замаслена, на ботинках гусиный помет лепешками, и попахивает от него навозцем. Решил тяжелую жизнь на зоне страусам поправить, проявить человеческие чувства. Страус — птица крупная, на травку ей надо, на свежий воздух, пасти ее надо. Какая разница: гусь или страус? — решил великий гусевод. Решил и начал действовать. Подогнал автозак к клеткам, погрузил птиц и повез на травку, к «запретке», пастись. Открыл дверь автозака, выгнал птиц на травку. Птицы вышли из машины, огляделись. Голова у страусов маленькая, а сообразили, что воля рядом. Первой побежала самка. Великий гусевод даже не сразу понял, что это побег, а самка быстро набирала скорость. Она уже была около «запретки». Первая полоса с колючей проволокой невысокая, и казалось, что самка сейчас через заграждение перепрыгнет. Подвели ослабевшие крылья и потерявшее подвижность тело. Птица прыгнула… и повисла на колючей проволоке. Из ее больших глаз полились слезы. Истекая кровью, она издавала такие страшные крики, что великий гусевод, видавший виды на зоне, заплакал.
Страус-самец заволновался, заметался. Он выгибал шею, нарезая около «запретки» круги, исполняя свой последний танец. Он кричал, кричал от боли и бессилия. Крылья безнадежно хлопали. Водитель автозака включил сирену, чтобы заглушить эти пронзительные крики, стон и плач несчастных птиц. Исполнив вокруг самки еще один безнадежный танец, самец бросился на колючую проволоку рядом со своей подругой.
Удивительнее всего в этой истории то, что страусы повели себя как лебеди. Такое поведение для страусов нехарактерно, несвойственно им. В нормальных условиях, когда у него гарем, самец может сам сломать шею самке. А здесь такая нежность, такие чувства. Сидя в тесной клетке, птицы полюбили друг друга, неволя побудила их к такому взаимопониманию, к преданности, которая несвойственна им. Они мирились со всеми лишениями, со всеми унижениями и, казалось, покорились своей тяжелой судьбе. Но нет. Почувствовав волю, они, как все живое, поспешили навстречу долгожданной свободе. Дорого же им обошлась эта свобода…