— Траванулась она чем-то, девчонка наша, — рассуждали в камере женщины, которые жалели Кристинку.
— Да ладно, косит, придуряется. Жрать вонючку не хочет и нам аппетит портит. Еще так сделает, — жить на параше будет, — говорили другие.
— Спускайся, попей чифирку, может, полегчает, — сказала ей одна.
От слова «чифир» Кристину опять потянуло к параше. Она стала быстро сглатывать слюну, которая накапливалась во рту и не сглатывалась.
Глаза стали совсем запавшими, черные круги под ними делали лицо уставшим и больным.
— Спускайся, спускайся! — настаивала женщина. — Чифир надо тараночкой заедать.
Она достала из пакета сушеную рыбку и стала очищать, отрывать плавники и выкладывать тоненькие аппетитные кусочки на клочок газеты. Кристина смотрела на женщину и на спасительный кусочек таранки. Сокамерница поняла, что Кристина спускаться не будет, и подала ей наверх самый аппетитный кусочек. Девушка кивнула в знак благодарности, взяла в рот соленый кусочек и как будто утолила мучающую ее жажду. Слюнотечение и тошнота прекратились.
— Что-то наша Рыбка Золотая тает на глазах, — жалели ее женщины, — заболела девчонка.
— Да ладно, бабы, совсем здесь забыли про тяжелую женскую долю. Глядите, как ее на солененькое потянуло. С икрой наша Золотая Рыбка, похоже.
— Беременная, что ли?
— А вы что, не видите разве? Бабы, бабы, забыли, как сами такие были.
— Да она еще ребенок, — разговаривали между собой женщины.
Кристина лежала на верхней шконке и даже не всегда понимала, о чем они говорят. Да, за светлые блестящие локоны ее прозвали тут Золотой Рыбкой. Но про какую икру они болтают и почему смеются?
В темном кабинете с решетками стояли металлический стол и две табуретки, привинченные огромными винтами к полу. На одной из табуреток сидел опер. Конвойный завел Кристину в этот кабинет и закрыл за ней дверь. Опер указал Кристине на другой табурет. Кристина села, опустив голову.
— Ну что, Рыбка Золотая, доплавалась?
Кристина молчала.
— Говорят, что с икрой наша Рыбка. Это правда?
Кристина продолжала молчать.
— И кто же отец твоего рыбенка?
Молчание.
— Что молчишь? Ты находишься в местах лишения свободы, без права свиданий. И от кого в такой ситуации можно забеременеть? От кого? Я тебя спрашиваю.
Кристина не произнесла ни слова.
— Или что? Непорочное зачатие? Да, такое бывает. Ты будешь говорить или молчать сюда пришла? Все дети от Бога? — продолжал опер. — Да? Я тебя спрашиваю.
Кристина опустила голову. Она не знала, что сказать и как себя вести.
— Из зеков кто? Или кто из сотрудников отцом ребеночка такой красавицы захотел стать? Или уже с икрой заехала в тюрьму? А, Рыбка Золотая?
Кристина молчала.
Опер нажал на кнопку звонка, в двери появился тот охранник, который привел ее сюда.
— Отведи ее в карцер! Пусть посидит и подумает.
Охранник отвел Кристину в карцер, и, когда захлопнулась за ее спиной дверь, она заплакала. Села на такой же привинченный к полу металлический табурет, обняла колени руками. Она вспоминала маму. «Где ты, моя любимая? Почему не идешь ко мне? Кто разлучил нас? Я знаю, что ты любишь и ищешь меня. Ты меня не забыла, ты меня обязательно найдешь. Я одна в этом безумном, жестоком мире! Где ты, моя любимая мамочка?»
Кристина вспомнила детский дом, то, как злая начальница закрывала ее в чулане. Первый раз это случилось, когда Кристина разрезала детдомовские простыни на холсты и стала на них рисовать. Второй раз ее закрыли, когда она отстала от строя по пути из кино, побежала в магазин за красками. Денег у нее, конечно же, не было, и она попросила «хорошего дяденьку» в магазине купить ей краски. «Хороший дяденька» ей краски купил, а начальница обвинила ее в том, что она украла в магазине краски, да еще и из строя сбежала. С тех пор она часто попадала за всякие провинности в чулан. И как-то раз попросила «добрую няню» принести ей в чулан холст, кисти и краски. И теперь ей специально хотелось нашкодить, чтобы ее заперли и она могла опять рисовать маму.
Кристина сидела в карцере и думала: «Были бы у меня сейчас кисти, краски и холст. Я бы нарисовала маму, и мне не было бы так одиноко».