Ни звука. Никакого движения кровати. Он все еще спит. Я натыкаюсь на стол рядом с дверью, и быстро поправляю лампу, стоящую на нем. Основание светильника выполнено из чистой бронзы, с абажуром из витражного стекла, украшенным красными цветами на зеленом фоне.
Я прикусываю внутреннюю сторону губы. Если бы я уронила её, он бы проснулся, и то, что я стою в его спальне, было бы намного сложнее объяснить, чем то, что я делала внизу.
Но лампа прочная. Достаточно тяжелая, чтобы кого-нибудь вырубить. Это может даже убить его.
Предполагалось, что я получу отснятый материал и уйду. Но такой человек, как Уинстон, готовый наложить руки на кого-то, кто ниже и слабее, чем он сам, никогда не изменится. Как только такой человек почувствует вкус власти, он никогда ее не отпустит, сколько бы ни обещал или не извинялся. Неважно, как сильно они клянутся, что любят тебя. Они будут продолжать причинять боль всем на своем пути, пока не станет слишком поздно.
Адреналин бурлит в моем теле. Я не позволю этому повториться.
Я выключаю эту безвкусную, ужасную лампу, держа ее обеими руками. С каждым шагом я приближаюсь к его размытой, черной фигуре, мое сердце колотится, каждый удар отдается в ушах, кожу словно прокалывают ножами.
Затем поднимаю лампу в воздух, мои мышцы напрягаются, шнур болтается сбоку от меня, как поводок. Я стискиваю зубы.
Вместо призрачной фигуры Уинстона я вижу светло-каштановые волосы и голубые глаза моего отчима.
«Это должен быть ты, папочка.» думаю я, перед тем, как опускаю лампу ему на голову.
Она приземляется с глухим стуком, пыль разлетается в стороны, как будто его душа покидает тело. Тишина окутывает меня, мои конечности дрожат, когда я наклоняюсь ближе. Никакого движения. Но в комнате темно, и трудно что-либо разглядеть.
Поставив лампу на подушку, я дотрагиваюсь до его груди, чтобы проверить, дышит ли он еще, но она холодная и твердая, как будто он уже был мертвым. Я откидываю простыню.
На коврике лежат белые пакеты разных размеров, наполненные сухим цементом.
— Какого хрена? — шепчу я.
Мигает лампочка потолочного вентилятора, лопасти с жужжанием приходят в движение, как циркулярная пила, готовая разрубить меня пополам.
— Что за представление. — раздается низкий голос у меня за спиной.
Я оборачиваюсь. Портативная камера закрывает половину лица Кэша, как маска. Его рубашка расстегнута открывая крепкую грудь, волосы уложены, а рукава закатаны.
Келоидные шрамы покрывают его подтянутый живот, будто бы его неоднократно обжигали или даже резали ножом.
Что, черт возьми, с ним случилось?
Нет. Он не заслуживает сочувствия. Он насильник. Его прошлое не оправдание.
— Таков был твой план? Использовать лампу, чтобы убить меня? — спрашивает он насмешливым тоном. — Как оригинально.
— Пошел ты, Уинстон. — бормочу я.
— Сколько раз я должен повторять тебе называть меня "Кэш"?
Он опускает камеру, но продолжает фокусировать ее на мне. Он проводит языком по зубам.
— Позволь мне дать тебе подсказку, маленькое лекарство. Если будешь вести себя хорошо, то сможешь избежать тюрьмы.
— Я не буду с тобой любезничать. — рычу я, снова сжимая ладонью лампу.
— Ах, маленькое лекарство. — хихикает он, и на его губах появляется улыбка.
— Не называй меня так.
— Ремеди. — исправляется он. — Это не то, чего я ожидал от тебя.
Он постукивает пальцем по губам, изображая недоумение.
— Итак, ситуация такова. Ты пыталась убить меня. Я заснял покушение на камеру. Это довольно затруднительное положение для тебя, согласна?
Я смотрю на него, свирепо встречаясь с ним взглядом, не позволяя ему загнать меня в угол. Я его не боюсь. Даже если он на целый фут выше и вдвое сильнее, во мне намного больше злости, чем может выдержать Уинстон, а это не шутки.
Он кладет камеру на столик, но объектив все еще преследует меня. С самодовольным видом похлопывая по верхней части устройства, он щелкает пальцем по красной лампочке, напоминая мне, что запись все еще идет.
— Я могу вызвать полицию, и отдать им это видео. Есть даже запись с камер видеонаблюдения, на которой видно, как ты кладешь нож для стейка в карман, прямо перед тем, как дважды ударить меня лампой. О, а как насчет кражи моих жестких дисков? Это будет забавно объяснить. — он стучит ногами по полу. — Явиться в мое поместье глубокой ночью для совершения преднамеренного покушения на убийство второй степени, я уверен, присяжным будет интересно выслушать твою защиту по этому делу.
Мои ногти так сильно впиваются в ладонь, что боль отдается в черепе, но адреналин заглушает все. Я этого не чувствую.
— Чего ты хочешь? — спрашиваю я.
Его подбородок выдается вперед.
— Будь моей ассистенткой и моей куклой для траха.
У меня отвисает челюсть, желудок скручивается в тугой узел.
— Твоей куклой для траха?
— У меня есть достоверные сведения о том, что тебе нравится грубость. Мне тоже.
— Кто тебе это сказал? — я задыхаюсь. — Дженна?!
— Всё просто: я могу играть с тобой, как захочу, когда захочу, и эти кадры останутся у меня. Ослушаться меня? И ты можешь найти свою безопасность за тюремной решеткой.
Я испускаю долгий, тяжелый вздох. Он сумасшедший. Он сделал это и с Дженной?
Нет. Она не была в подобной ситуации. Я неоднократно спрашивала ее, и она поклялась, что он никогда не прикасался к ней сексуально. Вместо этого, она говорила, что допускала небольшие ошибки.
Заклинило принтер, заказала не тот вид протеинового коктейля, опоздала на десять минут на встречу на стройплощадке – и он ударил ее.
Она держала это в секрете, пока я не заметила ее синяки.
Я не собираюсь позволять Дженне жить в страхе из-за какого-то придурка вроде Кэша. А это значит, что я должна быть умнее его. Всегда на два шага впереди. Но прямо сейчас я ничего не могу с собой поделать и выплескиваю все наружу.
— Ты больной ублюдок. — бормочу я.
— О, сладкое лекарство, ты мне льстишь. — хихикает он.
— Это то, что ты сделал с Дженной? — спрашиваю я расправляя плечи, готовясь встретиться с ним лицом к лицу. — Ты дал ей пощечину за то, что она перепутала файлы, и отшлепал ее за опоздание на встречу? Потом ты ставишь ей синяк на руке из-за того, что принтер заклинивает, как будто это она виновата в том, что твой принтер дерьмовый? А теперь ты меня шантажируешь!
Я указываю на камеру.
— Это тоже записывает камера. Ты так же виновен, как и я, и ты это знаешь. — он пренебрежительно смотрит на свои часы.
— Отправлю шантаж по почте кому-то, кто пытается меня убить. Я уверен, что судья позаботится о том, чтобы меня справедливо наказали. О, и, кстати. — он ухмыляется еще шире, выставляя напоказ свои острые зубы. — Я продал судье одну из своих вещей со скидкой. Он мне должен.
Мои пальцы дергаются, я больше не могу себя контролировать. Я сжимаю руки в кулаки. Нож все еще у меня в заднем кармане.
— Ты причинил боль Дженне. — шиплю я. — Ты разрушил ее жизнь. Из-за тебя, она больше никогда не сможет доверять мужчинам. Она никогда больше не останется наедине с мужчиной, не подумав о том, как быстрее уйти
— Дженна никогда не была моей заботой. — говорит он.
Он подходит ближе, его тело загораживает объектив камеры.
— Но ты, Ремеди. Ты – моя забота. Ты думаешь, что, убив меня, ты каким-то образом избавишься от своих демонов, но я не тот дьявол, за которым ты охотишься, и мы оба это знаем.
Мои губы приоткрываются, я таращусь на него. Он знает о моем отчиме? Но почему он не тот, кто мне нужен? Если не он причинял вред Дженне, то он знает, кто это сделал. И он защищает…