Но тем вернее Светлый примет принявшего за него муку мужа в свет.
— Не помнишь, не знаешь. Потому что ты — воплощенное творение Лея, появившееся в его день, — горгона заставляла смотреть в глаза, но не убивала. Ее губы кривились в презрительной усмешке. — Вы, романы — убежденные дети Лея. Для вас убийство, уничтожение такого долгого женского труда — вынашивания, рождения, заботы, пестования, долгого рощения одной-единственной новой жизни — пустое и легкое дело. А ты сам, Инквизитор, — она тряхнула его головой, не позволяя отводить взгляда. — Сколько жизней дал ты? Не вбросил, вменив это в заботу женщин, с которыми ты был, а подарил сам, совершив для этого долгий труд?
Альвах молчал. За пережевывавшей внутренности тупой и всеобъемлющей болью он едва мог слышать и думать.
— Но зато ты, должно быть, презираешь жен, как и все, кто носит в себе естество Лея, — горгона, наконец, отпустила голову пленника, разрешая ей вновь упасть на грудь. Вместо этого чудовище вновь погладило мокрые волосы Инквизитора. — Но ведь жены — всегда мягче, добрее, милосерднее. Среди вас, мужей, это немногого стоит. Но посмотри, что эти качества могут дать тебе.
Роман с усилием поднял лицо.
— Я исцелю тебя, — проговорила жрица, чуть отступив назад, и вновь окидывая тело Альваха оценивающим взглядом. — И подарю тебе на десяток зим больше жизни, к той, что тебе уже отмерена. Это будет непросто, Инквизитор. Но после нашей встречи ты станешь юнее и здоровее. Я придам тебе красоту и прелесть — такие, о каких ранее ты не мог помыслить. И еще то, о чем втайне мечтает каждая женщина. Ты получишь желанность для всех мужей, что только встретишь — до самой глубокой старости.
Слушавший и едва понимавший, Альвах оторопело вскинул глаза. Горгона стремительно оказалась рядом и, сдавив его лицо на этот раз по-настоящему сильной хваткой, прижалась к кривящемуся рту, но не выпивая дыхание, а, наоборот, что-то вдыхая в него из себя. Не могущий крикнуть пленник дернулся — в последний раз.
А потом проникавшая в каждую кроху его естества всепоглощающая, выкручивающая, изменяющая боль заполонила понимание и разум, бросая сознание в черноту.
Глава 9
— Найдешшшь меня…
— Если хочешшшь знать, зачччем — найдешшшь…
— Захочешшшь — найдешшшь…
Раздражающее шипение залепляло голову будто клейкой, душной паутиной. Альвах досадливо поморщился, нахмурив брови и покрутив носом. Потом, с трудом подтянув к себе руку, провел ладонью по лицу. Он лежал щекой на чем-то сухом и липком, а потому протереть все лицо сразу не получилось. Откуда-то пришел холод, и Инквизитор, зябко поведя сильно ноющими плечами, понял, что просыпаться все же придется.
Он с усилием разлепил веки. Прямо перед его глазами была та же паутина — изорванная и смятая. В паутине во множестве застревали сор и земляная крошка. Насекомых не было, но романа это не удивило. Наступившие холода уже усыпили почти все живое, что должно было спать, до будущей весны.
Еще несколько мгновений спустя пришла память. Альвах окончательно распахнул глаза и попытался рывком вскочить на ноги.
В следующий миг все тело скрутила яркая, как вспышка, чудовищная боль. Казалось, болью было пронизано каждое мясное волокно. Боль разбегалась по крови, звенела в каждой жиле. Инквизитор распахнул рот, не в силах кричать, и пережидая, когда перекрутившая тело судорога хоть немного отпульсирует в его невыносимо страдающем естестве. Отчего-то сильнее всего от нестерпимой муки корчило лицо, плечи, грудь и низ живота. Напрягая сдавленные мышцы, Альвах урывками, по-песьи, с усилием втягивал воздух сквозь стиснутое горло.
Помалу и словно нехотя, боль начала покидать его тело. Инквизитор дышал уже ровнее, осторожно сжимая и разжимая скрюченные пальцы рук. Спазмы внутри и снаружи ослабевали. Медленно и осторожно Альвах переполз на бок и подтянул колени к животу.
Что-то было не так. Не боль. К боли он был привычен. Что-то мешало. И чего-то словно не хватало одновременно. Инквизитор с трудом поднял вялую руку и, упершись ею в паутину, попытался приподняться.
Неожиданно, ему это удалось. Помогая себе другой рукой и ногами, Альвах напряг мышцы и, кусая губы, кое-как перевалился на четвереньки.
Что-то мазнуло по спине, свесившись с головы и плеч. Посланник Святейшего дернул головой, с удивлением видя перед собой свои густые, курчавые черные волосы. За то время, пока он лежал без сознания, они вытянулись на величину, приличествующую разве что веллам и бемеготам. Он еще раз дернулся, пытаясь отбросить волосы с лица. При этом почувствовал, как что-то словно колыхнулось на груди, послав вспышку ноющей, слабевшей боли.