Альвах не боялся сложностей. Но они сердили любившего четкость и порядок романа.
Когда Инквизитор покинул подвал тюрьмы, уже опускались сумерки. Занятый своими раздумьями, он шагнул за дверь, рассчитывая принять, наконец, приглашение начальника стражи идти в гостевой дом.
Однако во дворе его ждали.
Низкорослый, кряжистый, усатый мужик не мог быть никем иным, кроме деревенского кузнеца. Об этом свидетельствовал и прожженный в нескольких местах, прокопченный фартук, который он, по-видимому, забыл снять, и его лицо и руки, почерневшие от долгой работы с огнем. Рядом с ним заметно волновался молодой парень, внешне сильно похожий на Бьенку — такой же веснушчатый и беловолосый. Руки парня тоже были тронуты той въевшейся кузнечной грязью, которую не выпарить даже самому усердному банщику. Чуть в стороне хмурился капитан Вилдэр. Было видно невооруженным глазом, что «порядки», которые все-таки взялся наводить в крепости пришлый роман, ему претили. Но полномочия Инквизитора были неоспоримы. И все, что мог сделать капитан — содействовать посланнику Святейшего во всем, что могло понадобиться.
Инквизитор остановился на пороге. Несколько мгновений он и ожидавшие его веллы молча стояли друг напротив друга. Потом кузнец, бегло стрельнув глазами на грызущего губы капитана, сделал нерешительный шаг навстречу рослому гостю.
— Стал быть… приветствую вашу милость. Я — Годфрит, местный, как бы так, кузнец. Бьенка — дочка моя. Вот сын еще, Бертолф. Брат, значит… Мы… уже, почитай, третий час дожидаемся. Когда можно будет дуру-то нашу домой забрать? Ваш милости она ж больше не нужна?
Блеклый взгляд посланника скользнул по кузнецу, как по чему-то несущественному. Но задержался на его сыне. Некоторое время роман и юный велл, который почти не уступал Инквизитору в росте, глядели друг на друга. Потом Бертолф дрогнул, отводя глаза.
Альвах снова посмотрел на явившегося за дочерью Годфрида. Под его взглядом кузнец переступил с ноги на ногу.
— Твоя дочь созналась в том, что было запрещено женам самим Леем, — медленно и надменно проговорил Инквизитор, рассчитывая, что такой тон заставит отца Бьенки поскорее оставить его расспросы и дать утомлённому посланнику добраться до постели. — В волшбе. Она — ведьма. Возблагодари Светлого, который избавил твой кров от беды. Тебе больше не нужно заботиться о твоем чаде. Мы заберем ее с собой, когда будем возвращаться в столицу.
По мере того, как он говорил, рот Годфрида открывался шире, а глаза вылезали на орбит. Брат Бьенки Бертолф спал с лица.
— К…к-как же так, ваш милость? — кузнец снова переступил с ноги на ногу, тиская в кулаке прокопченный фартук. — Она, Бьенка… ведьма? Да что ты! Она… она жишь… самая добрая девочка, что есть на свете. Да хуч у кого спросите!
— Моя сестра не ведьма! — поддержал косноязычного отца Бертолф, вновь поднимая голову. — Она никому не делала зла! Она вообще — местная дурочка. Ее дитем с крыльца уронили, и она думает, что линии на ладонях могут что-то значить. Это просто игра! Мы так играли в детстве! А потом бряк — и вот до сих пор. Она не ведьма, господин! Просто больна!
Альвах задумался. Слова родичей Бьенки многое объясняли. Похоже, ее семейные хорошо знали природу недуга девушки. Будь несчастная не ведьмой, а просто сумасшедшей, одной головной болью у Инквизиции стало бы меньше.
Сумасшествие многое объясняло. Вот только Бьенка не выглядела сумасшедшей.
— Мой долг — выявить и доставить подозреваемую в ведьмачестве, — проронил он, наконец, потому что, по меньшей мере две пары глаз были устремлены на него в ожидании ответа. — Я забираю ее в столицу. Этим делом займется отдел дознавания. Если она невиновна — ее оправдают.
Капитан Вилдэр нахмурился еще больше. Кузнец, некоторое время пробросав на него бесполезные взгляды, в отчаянье сделал еще шаг вперед. Теперь между ним и Альвахом оставалось совсем мало места.
— Ваш милость, — его голос был хриплым. Весь облик источал неуверенность в том, что он делал и говорил. — Ваш милость, дочка моя и вправду… так головой-то хворает. Ежели того… от дома ее увезть — как есть рехнется. Отпустить бы ее, а, ваш милость? Ты — человек молодой, статный. Мож, доспех нужон особый? Иль позолоту по краю твоего противумагичного нагрудника? Вижу — у ворота вон иззубрины… — он оглянулся на кусавшего щеки изнутри капитана, который глядел в землю, и продолжил уже более уверено. — Мы с сынком мигом… за ночь… и позолоту — за наш, канечна, счет. Все для дела Храма… Ток ты, твоя милость… пожалей девку-то. Вон кого из соседей спроси — моя девка безвредная. Завсегда поможет. Пискуна не обидит. Пощади, твоя милость! Одно твое слово! А мы… мы что угодно…