Я вытаращила глаза, пытаясь понять, о чем он. Женька из-за спины лысого делала мне знаки. Пантомиму можно было понять только в одном смысле: пошли его к черту, и потопали в буфет.
Я справилась с глазами, вернув их на прежнее место, и с проникновенной улыбкой произнесла:
– Ничего.
– В смысле? – насторожился шепелявый.
– В смысле, бывает хуже. Я имею в виду диагноз.
– Точно-точно, – влезла Женька. – Я тебе вот что скажу, Аркаша, пиши, пиши, а мы смотреть будем и, может, даже купим чего, не домой, конечно, нет. Но есть места, где твои картины выглядели бы просто… восхитительно.
– В психушке, что ли? – скривился Аркаша.
– И в психушке, и в вытрезвителе… Так что пиши, родной, пиши.
– Заметку в газету тиснешь? – хмыкнул он, нимало не печалясь.
– Само собой, а зачем я здесь?
– Только наркоманом не назови. Гавриленко в партию подался, забыл, как называется… короче, «голубых» и наркоманов там не жалуют…
– А кто вас жалует? – вздохнула Женька и добавила: – Я хорошо напишу. Я о творческих людях плохо писать не умею. Другое дело сказать в глаза: Аркаша, рисуй котов, а? Или собак. Хорошие животные, и для душевного здоровья много полезнее.
– Ага, котов… Кому нужны твои коты? Ладно, пойдем выпьем. Я тебя всегда уважал за прямоту.
– Может, зря мы его так? – минут через пятнадцать устыдилась я, сидя в буфете. – Может, он правда талант?
– Алкаш он… и псих. Но лучше пусть голые задницы рисует, обзывая их «вселенной», чем выходит с острым ножичком на ночную прогулку.
– А это ты к чему сказала? – насторожилась я.
– Много красного цвета. И внутренности на блюде… впечатляют. Ведь это все сотворить надо, хоть и на холсте. Кто ж знает, что за мысли бродят в его лысой башке?
– И вы здесь, Евгения Петровна? – прошептал вдруг кто-то. Мы дружно повернулись и узрели господина неопределенного возраста, с брюшком и усами. Пышную шевелюру украшала благородная седина. Глаза молодо поблескивали, рот был подвижен, причем до такой степени, что слегка подергивался, даже когда господин молчал.
– Андрей Васильевич, – кудахтнула Женька, прижав руку к груди, и закатила глазки, затем подняла бюст на максимально возможную высоту в глубочайшем вздохе и резко опустила его вниз. Андрей Васильевич одним глазом с интересом наблюдал за перемещениями Женькиного бюста, другим косил на меня.
– Давненько не виделись, – пропел он шепотом и лобызнул руку подружки, потом, растянув до ушей рот, сосредоточился на мне, то есть сграбастал мою ладонь и спросил: – А это, надо полагать, прекрасная Анна.
– Она, – выдохнула Женька, полностью перейдя на кудахтанье и лишившись от счастья лицезреть возле себя Андрея Васильевича возможности разговаривать нормально.
– Ага, – сказал он и приложился к моей ручке.
– Это Аполлонский Андрей Васильевич, – заторопилась Женька, дополнив кудахтанье мимикой и жестами (они выражали бурную радость, граничившую с восторгом). – Это Анна Асадова. И мы по чистой случайности захватили с собой рукопись. Я знаю, как вы заняты, но…
– Конечно, конечно… Я посмотрю. Не в моих правилах отказывать женщинам. – Тут они оба засмеялись, если уж быть точной – заржали, а я растянула рот до ушей, показывая, как мне с ними весело. – Ну что выставка? – спросил Аполлонский. – По-моему, полное дерьмо.
– Кто его знает, Анна говорит, вдруг он гений…
– Ну, Анечка, вы просто далеки от живописи…
– Может быть, – покорно согласилась я.
– Аркаша безобидный чудак, пьяница и бездарь, вот и все… А вы занимаетесь литературой? – улыбнулся он.
– Я написала детектив. Евгении он понравился. Вашим друзьям в литературном кружке нет. Так что, возможно, я тоже бездарь, хотя и не пью.
– А вот это зря… выпейте шампанского, улыбнитесь, у вас чудесная улыбка. И запомните: у издателя не бывает друзей.
Только он собрался опять заржать, как влезла Женька:
– Андрей Васильевич, прочитайте детектив, правда, классная вещь.
– Возможно, – вздохнул он. – Ну и что? Деньги, милая, деньги…
– Вы ж на этом заработаете.
Бедняга так скривился, точно у него зубы прихватило.
– Ищите спонсоров, – сказал он. – И я вам тогда все, что хотите, напечатаю: могу календари, а могу роман.
– Что спонсоры, а потом? Куда мы с этими книжками? По поездам в розницу продавать?
– А что? У нас так многие делают. Издадут на свои деньги и ходят. У кого в газетном киоске знакомые, или в магазине пристраивают… Но и поездами не брезгуют. Пожилые люди, между прочим, заслуженные. А тут красивая девушка, да она за день весь тираж распродаст. – Он все-таки заржал, а я послала Женьке благодарный взгляд, отчего ее слегка перекосило, и она принялась рыться в своей сумке, приговаривая заунывно:
– Очки куда-то дела…
– А о чем детектив? – вдруг спросил Аполлонский. – Убийство?
– Конечно, – пожала я плечами.
– Ну и кто кого, муж жену или жена мужа?
– Муж жену.
– Оригинально. И что?
– Ничего. Поймали и посадили в тюрьму.
– Тоже ново. – Чего ты из себя дурака-то строишь? – забыв про очки, спросила Женька. – В мире всего-то пяток оригинальных сюжетов. Ну убил муж жену, дело-то не в том, чтобы придумать что-то из ряда вон выходящее, а в том, чтобы банальные вещи показать с неожиданной стороны. А здесь любопытная интрига, психологизм… женский взгляд… Муж, убив жену, пытается ввести всех в заблуждение и уезжает с молодой девушкой на курорт, выдавая ее за убитую. Инсценирует несчастный случай, девушка погибает. Он оказывается вдовцом, но через две недели после истинной смерти жены. Алиби железное.
– А старушка потихоньку разлагается где-нибудь в кустах роз…
– Георгинов, – подсказала я.
– Вот-вот. Где-то я уже читал…
– И еще раз прочитаешь! – рявкнула Женька, после чего перешла на зловещий шепот: – Тебе кто бабки отстегивает? Гавриленко? Правильно, потому ты и здесь. А то, что он «голубым» войну объявил, ты знаешь? А я знаю. И подкину на тебя компромат. Не в газете, нет. С глазу на глаз. Намекну, одним словом.
– Кто тебе поверит? – хохотнул Аполлонский. – Я известный…
– Бабник, – подхватила Женька. – Был. Стар стал, перестал справляться, вот и потянуло… черт-те на что…
– Плохая шутка, – нахмурился Аполлонский и вроде бы вправду обиделся, а я, поставив бокал, потащила Женьку к выходу, пока мы чересчур не подружились с усатым.
– Спятила совсем? – увещевала я подружку.
– Ладно, чего ты. Он переживет.
– Да за такие слова… Слушай, это, между прочим, называется шантажом.
– Поучи. Моя мамуля глупых детей не рожала. Знаешь, расстраивают меня эти гады, потому что совсем без понятия. Я ведь чувствую, хороший детектив получился. Честно. Не потому, что я подруга, а просто… ну ты понимаешь. А как написано! Агата Кристи, ей-богу. Я два раза плакала…
– Это нетрудно, – вздохнула я.
– Я плакала от счастья, что у тебя такой талант открылся. А эти гады его в землю зарывают. И ведь все из лени да зависти.
– Слушай, Женька, может, наплюем на все это? – робко предложила я: общение с творческой интеллигенцией к тому моменту здорово утомило меня.
– И даже думать не смей! – погрозила мне Женька пальцем. – Будем искать спонсоров.
На этот раз она позвонила в первом часу ночи, как раз в тот момент, когда жгучий красавец торжественно предлагал мне: «Стань моей навеки». Ответить я не успела, чем, должно быть, красавца расстроила, проснулась, сняла трубку и услышала Женькин голос:
– Дрыхнешь, а мне за двоих отдуваться приходится.
– Лучше б ты вздремнула, – посоветовала я, косясь на часы и пытаясь решить, как вежливо, но доходчиво дать понять подруге, что в такое время беседовать о делах я просто не в состоянии.
– Я к тебе сейчас приеду.
– Не надо, – испугалась я. – Завтра полно работы, надо выспаться.
– Тебя что, не интересуют новости?
– Хорошие или плохие? – насторожилась я.
– Плохие, – вздохнула Женька.