— Вы предполагаете, что положение настолько серьезно?
— Очень серьезно. Совершено убийство. И у меня есть все основания предполагать, что бегство подготовлено давно.
— "Братишка", который собрался уезжать, да?
— Пусть это будет ваша версия. Вообще вам и вашей пьесе очень повезло: мы встретились не со слабыми людьми. А у действующих лиц художественных произведений должны быть сильные характеры.
— А у инспектора? У него тоже должен быть сильный характер?
— Безусловно! Слабый человек не может быть следователем, или, по терминологии Конан Дойла, детективом. Обычно, чтобы стать чем-то или кем-то, даже "образцовым" преступником, человек должен обладать характером, уметь действовать последовательно, быть, если хотите, фанатиком. Кто, по-вашему, подходит под такое определение среди наших героев?
— Кто? Дайте подумать… Имеются в виду и положительные герои?
— Конечно.
—Так… Отец, мать, особенно Любен, "братишка"…
— А Анна? Почему вы про нее забыли?
— А что вы думаете о Юлии?
— Я думаю вот что: если за первым последует второе убийство, то жертвой может стать Юлия…
— Жертвой? Юлия? Тогда зачем же вы оставили ее среди них?!
— Ну, я надеюсь, до этого не дойдет, а кроме того, это тоже капкан, дорогой автор! Капкан…
Было около двенадцати, когда мы уходили, приближалось время обеда. Пересекая бульвар Витоши, инспектор вдруг "сообразил", что здесь поблизости находится столовая их ведомства, и предложил мне зайти с ним туда.
— Вряд ли нам будет до еды, когда вернемся, — пояснил он. — Кроме того, события могут принять такой трагический оборот, что даже двое здоровых мужиков, вроде нас, лишатся аппетита.
Мне хотелось напомнить ему, что "задержанные" тоже голодны, но я прикусил язык, подумав, что в такой квартире наверняка постепенно готовят вкусную еду и запасов там достаточно. Правда, сейчас вряд ли они вспомнят о еде…
Нам принесли суп, жареное мясо с салатом и десерт. Пирин ел с видимым удовольствием, это раздражало, но он и меня заставил взять все три блюда и съесть их. В довершение нам принесли чудесное холодное пиво, а потом кофе. Похоже, Пирин пользовался расположением официанток. И тут за кофе я понял, что он нарочно медлит, что это тоже деталь его метода. Hepвы у этих людей натянуты до предела. Если он заставит их еще немного поволноваться, это совсем не повредит следствию…
Милиционер, стоявший на лестничной площадке у дверей квартиры, козырнул инспектору. Я тоже поднял руку в военном приветствии, так как уже чувствовал себя "должностным лицом", посвященным в тайны, которые другие не знают. Мы вошли в небольшую темную прихожую и сразу же почувствовали напряженную атмосферу в холле: там все мгновенно затихли. Мы отсутствовали гораздо больше, чем было необходимо, -это явно взвинтило наших "подопечных".
Когда мы вошли в холл, все сидели вокруг большого орехового стола. Конечно, мы прервали весьма "горячие" прения, и не успели переступить порог, как на нас, словно тигрица, набросилась Юлия:
— Я не могу больше сидеть здесь и ждать! Пустите меня к отцу! Мое место сейчас возле него!
— Но, Юлия, ты же знаешь, что он… — пытаясь быть сдержанным, проговорил Любен.
— Нет! Нет! Этого не может быть! Он не погиб во времы Сопротивления, когда был в самой критической ситуации…
— Но сейчас…
Инспектор, прервав их, подошел к Юлии.
— Прошу вас, пройдемте со мной, нам нужно выполнить одну формальность…
Он взял ее под руку и бережно повел в другую комнату. Но тут же обернулся ко мне:
— Пойдемте с нами!
Мы вошли в комнату супругов. Инспектор кивком указал мне на дверь. Я сразу сообразил, что ему нужно: не закрывать ее плотно, встать поближе и постараться услышать, о чем будут говорить оставшиеся. Я так и сделал.
— Загадочная личность — этот… — послышался голос "братишки".
Любен злобно прошипел:
— Ш-ш! Заткнись! "Загадочная"…
Чушь собачья! Банальный ловкач! Подсовывает мне задачки из учебника криминалистики… А ты, Анче[5], понимаешь, о чем я говорю, правда? Видела, как он схватил твою газету? Идиот!
Инспектор задал Юлии несколько ничего не значащих вопросов. Мне стало ясно, что это тоже уловка, часть метода. Через минуту мы вернулись в холл. Еще с порога инспектор обернулся к Слави — "братишке":
— Вы провожали Игнатову?
— Анну? Да, я.
— До ее квартиры?
— Нет, не до квартиры, до типографии.
— Значит, вы вышли отсюда вместе, не так ли? Когда это было, в котором часу? И постарайтесь ответить как можно точнее.
— В двадцать два ноль-ноль.
— Браво! А теперь вспомните, когда вы были у типографии. Вы ведь сказали, что проводили Анну не до квартиры, а до типографии, верно?
— Да… Ну, наверно, было что-то около половины одиннадцатого или без четверти одиннадцать.
— Так. Примем за основу, что было это в двадцать два тридцать тире двадцать два сорок пять. Ладно. А сейчас, может, расскажете мне, о чем вы беседовали в течение этих тридцати — сорока пяти минут от дома до типографии?
— Ну, о чем могут беседовать молодой мужчина и женщина наедине в этот ясный, не теплый и не холодный…
— Холодный!
— Да, холодный весенний вечер…
— Откуда же мне знать? Со мной давно такого не было, я уже все забыл. Итак?…
— Очень сожалею, но я ничем не могу вам помочь.
— Вот как? Тогда, может быть, я помогу вам? Ну, например, не говорили ли вы о заграничных командировках, а? О Камеди Франсэз, Ла Скала, Фоли Бержер? О Венском лесе? Или о красивых — не теплых и не холодных — весенних вечерах, которые вы проведете на Ривьере, в Майами, на Гавайских островах? Вы, конечно, предпочитаете Ривьеру Золотым Пескам?
— Не понимаю, о чем вы…
— Понимаешь, понимаешь, милый мальчик! Все ты прекрасно понимаешь! Итак, я слушаю. И пожалуйста, без уверток. Никому они не принесут пользы, и тебе — меньше всего.
Слави, по-моему, даже успокоился, перевел дух и с какой-то смешной яростью ринулся на нас:
— Он мне навешал лапшу на уши, что уже ничего общего с ней не имеет! А она как настоящий овод — кусачая, и мне — ведь я ему все-таки брат — нужно было помочь ему. В общем, стать, так сказать, ширмой…
Анна резко вскочила с места:
— Врешь! Все ты врешь! Зачем вы слушаете его? Он же невменяемый!
— Нет, лапочка, я вполне вменяем! И ты не можешь отнять у меня права давать показания!
— Но при этом не забывай, что при даче показаний ложь или вымысел являются преступлением и караются законом!
— У меня нет никаких оснований лгать! И к тому же не такой я идиот…
— Мы слушаем вас, молодой человек!
— С удовольствием продолжаю. Итак, вечер был, как мы уже выяснили, чудесный. Мы приближались к парку Свободы. В небе светили миллионы низких весенних звезд…
— В весеннем небе не могут быть зимние или осенние звезды! — прервала его Анна. — Ты, видно, в школе был не мастак писать сочинения, а еще собираешься чем-то удивить людей!…
— Я удивляю их одной лишь искренностью.
— Это не так сложно для такого кретина, как ты!
— Во, язык журналистки! И все-таки я хотел бы продолжить, товарищ инспектор, можно? Только пусть меня не сбивают!
— Никто вас не будет сбивать. Может быть, вы, — инспектор обернулся ко мне, — может быть, вы запишете точно, по репликам его рассказ? А если нужно, включите этот магнитофончик…
— Нет, какая честь! Не беспокойтесь, я буду говорить медленно, чтобы помочь товарищу…
— Так-так, стенографируйте ложные показания юного маньяка, — с издевкой бросила мне
Анна.
— Дорогая, ты просто ставишь себя в смешное положение. Кроме того, мешаешь мне.
— Все это просто невыносимо! Можно меня избавить от необходимости слушать его вздорную болтовню?
— Будет гораздо лучше, если вы внимательно послушаете его и поправите там, где возникнут неточности.
— Но если она все время будет поправлять меня, это нарушит ход моего рассказа!