— Вы абсолютно правы. Вот и у меня, например… Может, вы заметили? Как-то вдруг, непонятно почему, мне пришла в голову идиотская мысль о выстреле. Левой рукой он стрелял или правой? Какие-то детские игрушки? Сначала надо было сделать самое простое — проверить, был ли выстрел, а потом уж строить предположения. Но меня, понимаете ли, подвело пятно крови, которая вытекла из совершенно пустяковой, хотя и глубокой, царапины на лбу. Чепуха какая-то! Впрочем, вы же знаете, что выстрела не был?…
— Откуда мне знать это?
— Вот и я удивляюсь…
— Может быть, я не создан для брака…
— Понятно, понятно, — прервал его инспектор, — Но мы очень запоздали и протянули следствие гораздо больше, чем это было необходимо. А товарища, — тут он указал на меня, — ждет большая работа, ему надо пьесу писать. Итак, вы говорите, что не знаете, был ли выстрел. Вы, дорогой мой, совершенно точно знаете, что выстрела не было. Очень уж наивно и элементарно вы все построили. В комнате не пахло порохом, ясно? Уж надо было вам выстрелить!…
— Зачем мне нужно было стрелять? Он держал в руке пистолет. До этого он ударился лбом обо что-то твердое, это я знаю.
— Нет, вы оставили его, когда он был уже мертв, — по крайней мере вы так думали, и это было для вас важнее всего. А почему вы были так уверены, что он мертв? Да потому, что вы помогли ему умереть!
— Как это — помог умереть? Что было потом — я не знаю, я ушел.
— Нет, вы не ушли! Ему нужна была помощь, и вы дали ему лекарство, но в слишком большой дозе. Разумеется, умышленно. Для состояния, в каком он находился, доза была смертельной. — Пирин протянул руку — на ладони лежала какая-то бутылочка. — Вот оно: амфетамин, психотропный препарат, допинг. Фирма "Бе-йер". Остальные подробности будете выяснять со следователем.
— Что за нелепость! Какие у меня могли быть причины сделать это? И кроме того, какое вы имеете право так категорически утверждать то, чему нет никаких свидетелей и доказательств? Я ничего не давал ему!…
Инспектор вынул из папки лист бумаги и помахал им перед глазами Любена:
— Если бы не было еще одного свидетеля.
— Нет! Не может быть никакого свидетеля! Это капкан! Это… это фальшивка! Вы хотите вынудить меня признаться в том, в чем я ни сном ни духом не виноват!…
— Увы, я должен вас разочаровать. Вы сами говорили о старом партизане, что он был на редкость выносливый человек. Несмотря на убойное действие вашего лекарства, он поднялся, ему захотелось увидеть вас, может быть, даже поблагодарить за "помощь", но вас уже не было. Он снова почувствовал себя плохо, упал, потом все-таки кое-как добрался до постели и тут окончательно потерял сознание. Причем, падая, он ударился о край столика и рассек себе лоб…
— Лжете! Неправда! Это западня! Капкан! Шантаж!…
Инспектор позвал Юлию в холл, предложил нам сесть вокруг стола и послушать его. Неужели было всего около пяти часов вечера? Мы очень устали. А Пирин Йонков выглядел, как бегун, преодолевший дистанцию в десять тысяч метров. Любен смотрел в окно, будто его совершенно не интересовало, что скажет инспектор. Пирин вытер платком лоб, пригладил волосы, словно готовился произнести речь перед высоким собранием, и умело скрывая усталость, начал:
— Я буду краток. Чтобы вы не заскучали, постараюсь "разыграть" перед вами небольшую сценку. Ваш отец, Юлия, пригласил вашего супруга сесть. Тот ответил ему — как делал это часто — с известным сарказмом:
"Слушаю, товарищ командир!"
"Я очень сожалею, что не сдержался. Но на моих глазах ты поднимаешь руку на мою дочь -этого я не могу допустить!"
Пирин Йонков на время "вышел из образа":
Позвольте напомнить вам, что эти слова мы услышали в показаниях Любена, верно? Вообще вся моя "сценка" построена на произнесенных репликах. Я только чуть-чуть скорректировал их, чтобы истина была виднее.
— Вы строите ложную версию! — перебил Любен.
— Допустим. Однако я продолжаю.
"Отец, — сказали вы, Любен, старику, — это тебе показалось, ничего плохого я не сделал. Просто мы танцевали, я был слегка пьян и выпустил ее, вот она и повалилась на диван. А больше ничего не было. Юлия скоро придет -спроси у нее, она подтвердит!"
"Может быть, — согласился старик и, очевидно, добавил что-то об отношениях, сложившихся в этом доме. Затем последовали краткие "характеристики" участников ссоры, рассуждения о любви и о жизни молодых и т.д. и т.п., пока отец не дошел до сути, до того главного, о чем он хотел сказать и что явилось побудительной причиной преступления…
— Которое не…
— Будьте добры, не перебивайте меня! Присутствующие сами решат, имело ли место преступление. Итак, отец спросил:
"Скажи мне, Любен, что это за деньги, которые ты не возвратил в свою бухгалтерию?"
"Какие деньги? Где ты их видел?"
"Я не знаю, где деньги, но чек на приличную сумму — здесь, у тебя, значит, и деньги где-то есть. Почему ты их не возвращаешь?"
"Когда женился на Юлии, я не предполагал, что ее отец будет шпионить за мной! Я не идиот и не нуждаюсь в контроле!"
"Это верно, не идиот. Но деньги не вернул. Почему?"
"Не понимаю, что тебе нужно от меня? Моя работа связана с валютой. На два дня я задержал дома три чека — и ты уже стряпаешь из этого "ближневосточный вопрос"!
"Не три, а восемь чеков, и не два дня они здесь, а шесть месяцев. А это значит, что в твоей бухгалтерии деньги списаны и никто их у тебя не требует!"
"Чего тебе все-таки надо?" — уже более резким тоном спросил Любен.
"Когда ты везешь следующую экскурсионную группу за границу?"
"Не знаю".
"Знаешь, послезавтра".
"Что тебе нужно от меня?!"
"Не кричи. Я хочу, чтобы завтра утром ты вернул эти деньги, чего бы тебе это ни стоило".
"Ага, вот теперь кое-что проясняется. А я смотрю — что-то ты в последнее время будто сам не свой. Так вот причина твоих "терзаний"! Чеки у тебя?"
"Да".
"Ты мне отдашь их?"
"Я передам их в твою фирму, после того как ты вернешь деньги".
"А нельзя ли как-нибудь по-другому?"
"Я не вижу другой возможности".
"Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, к каким последствиям это приведет?"
"У меня было достаточно времени, чтобы подумать обо всем".
"Чеки находятся дома шесть месяцев. Ты понимаешь, что эти шесть месяцев ставят тебя на один уровень со мной, делают тебя, так сказать, соучастником?"
"На один уровень с тобой ничто и никто меня поставить не может! Если я сам не встану…"
"Ну вот что: если бы то, что ты говоришь и делаешь сейчас, происходило в кино, я, разумеется, аплодировал бы вместе с другими зрителями. Восхитительная революционная мораль! Но, повторяю, если бы это было в кино. А здесь — ты разбиваешь мою семейную жизнь, обливаешь меня высоконравственной грязью! И у меня нет желания аплодировать тебе. Отдай сейчас же чеки! Скандала не будет, я не допущу!"
"Сядь на место! Может, тебе кажется, что ты имеешь право так вести себя со мной, потому что однажды я проявил слабость… Но сейчас ты ошибаешься! Если завтра до обеда…"
"Твое несчастье в том, что ты все еще живешь в своем партизанском прошлом. Ну хорошо
— завоевали победу, возвращения назад нет, что тебе еще нужно? Неужели ты не видишь, что сегодня время работает на меня, а не на тебя? Погляди на себя — у тебя совсем нет сил, ты всего-навсего экспонат из музея революции! Отдай немедленно чеки!"
— Вот тогда, после этого вульгарного выпада, отец, вероятно, и вынул пистолет:
"Мерзавец! Нет, я не буду ждать до утра! Пошли!"
— Примерно так развивался диалог в "пьесе" до этого места, — продолжал Пирин Йонков.
— Но сердце старого героя не выдержало напряжения, ему стало плохо, и он почти упал в кресло. Любен взял его пистолет. Отец открыл глаза.
"Что с тобой?" — спросил его Любен.
"Оставь меня…" — Старик с огромным трудом поднялся с кресла, оттолкнул Любена и, еле передвигая ноги, медленно побрел в спальню. Через несколько минут вернулись вы, Юлия. Спросили, где отец. Любен ответил — спит. Вы ушли к себе, а Любен… Он вошел в спальню к отцу, дал ему лекарство, вложил в руку пистолет…