– Умолкни! – отчаянно прошептала я, захлопнув папку. Руки затряслись. – Ничего не понимаю… Это не мое!
– Ирина Александровна! Вас опять что-то не устраивает? – Голос генерального был суров, но справедлив.
– Да. То есть нет. То есть да. Но это внутренние проблемы. Извините.
– Ваши внутренние проблемы каждый раз характеризуются бурным внешним проявлением. Пожалуйста, доложите обстановку на предприятии.
Я лихорадочно открыла ежедневник и с места в карьер начала сыпать цифрами, никакого отношения не имеющими к теме совещания. На это ушла минута. Заметив на лице главного руководителя штормовое предупреждение, моментально перешла к обсуждению насущных проблем. Как оказалось, они задели за живое и других участников совещания. Несколько раз генеральный рекомендовал мне занять его кресло, если я такая умная, – ненадолго, секунд на двадцать. Буквально следом шло предложение уволиться по собственному желанию шефа, но вроде как по своему собственному. Я не возражала – внимание отвлек Юрий Михайлович, тайком, на коленках, изучающий комплект фотографий, утянутых из моей синей папки. Он восхищенно хрюкал и покачивал головой, создавая эффект поддержки всеобщего гвалта.
Кончилось все неожиданно. После совещания, похожего на разборку двух противоборствующих группировок, меня попросили задержаться. Решив, что от меня требуется заявление об увольнении, я быстренько его написала, сохраняя выражение лица несломленного борца за справедливость, которому год не выплачивают заработную плату, и терять ему, кроме трудового стажа, – нечего. Мне сочувствовали. Юра предложил дождаться и подвезти меня на почти бывшую рабочую территорию, дабы я могла спокойно сдать дела и собрать полтонны старых ежедневников. А чтобы ему в то время не скучать – попросил назад невежливо выхваченную у него мною стопку фотографий. Пришлось к выражению лица несломленного борца добавить пару изысканных угроз…
Долго ждать не пришлось. Секретарь пригласила в знакомый кабинет.
Генеральный оказался краток – с ходу предложил мне повышение. От растерянности я была еще более краткой – промолчала. Руководитель удивился и мягко посоветовал подумать над предложением. Наверное, решил, что от счастья я потеряла способность как думать, так и говорить.
Шеф ошибся. На то, чтобы подумать, мне хватило ровно тех секунд, за которые он произнес последнюю фразу. Чуть меньше я затратила на просьбу предоставить мне недельку отдыха, начиная с завтрашнего дня. Тем более что отпуск я полностью не отгуляла. Оставила недельку про запас. Не смогла прочесть ход его мыслей, но он почему-то хмыкнул и согласился.
Добравшись до рабочего места, окончательно занервничала. Телефон звонил не переставая, но я боялась снимать трубку. Мысли в голове путались, перед глазами все время мелькал рыболовный трал. Центральную часть улова составляла я в своей дубленке…
Некоторое время сидела тихо, как мышка, рассуждая примерно так: если я никого не трогаю, значит, никому и не нужна. Но телефон говорил об обратном. Я стряхнула с себя оцепенение, на цыпочках прошла к двери, прислушалась – в коридоре было тихо. Обеденный перерыв. Дверь закрыла на ключ. Вернувшись к столу, достала злосчастную синюю папку, но открыть ее не решилась. Ежу понятно, что два спасателя, стащивших с меня чужое тело, рассчитывали прихватить с собой именно ее. И не потому, что она нужна покойному на том свете. На вечную память. То, что бывший попутчик был мертв, я теперь уже не сомневалась. Эти двое не обращались с ним как с раненым. И главной их целью была злосчастная папка с фотографиями. А покойный – нелепым к ней приложением. Шло это приложение на встречу с ними – очевидно, на переговоры, но не дошло. А убили его не они. Вопрос – почему, взяв папку, не слиняли, а прихватили с собой убиенного? Скорее всего, чтобы скрыть следы чужого преступления, дабы не отвечать за него самим. Наверное, их подставили. Если я права, в папке компромат. Точнее, только часть компромата. Негативы находятся в другом месте. Ребятки собирались их выкупить… На память пришли обрывки слов убиенного. Общий смысл заключался в просьбе спрятать этот конверт и какой-то ключ от беды неминучей. Белиберда какая-то…
Я осторожно открыла папку и через пару секунд поняла, что права лишь частично. В конверте с фотографиями находился еще один. Маленький и из более плотной бумаги. Он был приклеен к папке. На ощупь определила – там лежит ключ. Что меня дернуло открыть конверт, не знаю. Наверное, простое любопытство. Страха от последствий я не испытывала. Была слегка оглушена от раздумий. Как будто кирпич на голову упал, но боли еще не чувствуется.
В конверте действительно лежал ключ, завернутый в полоску бумаги. На ней были отпечатаны какие-то цифры. Прочитать я не успела – раздался резкий стук в дверь. Я вздрогнула. Рука, пытавшаяся аккуратно положить ключ на место, дернулась. Конверту это не понравилось, он оторвался от папки…
Все-таки «кирпич», упавший мне на голову, был не очень прочный. Поскольку сознания я не лишилась. И я лихорадочно сделала то, что, скорее всего, не следовало делать ни в коем случае, – моментально достала свою пустую синюю папку с надписью «PROFT Document case» и сунула в нее конверт с фотографиями, предварительно вытащив из него наугад несколько снимков. Закрепив резинками конверт, шваркнула папку в левый угол стола. Чужую, но идентичную моей папку лихо закинула в щель между шкафами и стеной. Стук раздался снова. На этот раз он сопровождался нетерпеливым:
– Ирина Александровна, пожалуйста, откройте!
– У меня обеденный перерыв, – громко ответила я, суетливо запихивая разорванный конвертик с ключом и то ли три, то ли четыре фотографии в электрочайник, остатки холодной воды из которого выплеснула в чашку.
– Мы не займем у вас много времени. Откройте. Это в ваших же интересах.
– Хорошо, – согласилась я, торопливо насыпая в чашку растворимый кофе. Он маленькой кочкой взбугрился на поверхности и размешиваться не хотел. Так, возя ложкой эту кочку в чашке, и открыла дверь.
В кабинет вошли трое мужчин и пытливо уставились на меня. Отхлебывая не до конца размешанную смесь и выказывая отнюдь не театральное недовольство, ибо чувствовала, как на языке оседает горечь от нерастворившихся гранул растворимого кофе, я решительно продефилировала к своему столу, удивляясь, почему мне не страшно. Визитеры, очевидно, тоже этому удивились. Потому и не поздоровались. Двое сразу прошли к столу, а третий отправился к двери, намереваясь усесться в стоявшее на выходе кресло, чтобы ее, эту дверь, сторожить. Я не стала его предупреждать, что кресло тосковало по ремонту. В пятницу днем мой непосредственный начальник Максим Максимович притащил мне одного из представителей народов Севера для переговоров и в буквальном смысле не знал, куда его посадить. Как этот представитель ухитрился отъесться на рыбе до таких ошеломляющих размеров, было не очень понятно. Сначала. Потом выяснилось, что десять последних лет он является москвичом. Жена его, в отличие от мужа, весила не более сорока двух килограммов. Максим Максимович потом предположил, что питается она исключительно мхом и лишайниками. Их ей заготавливают на родине и присылают на праздники. Я его еще поправила – ягелем. Питается ягелем. Его, кажется, уважают северные олени… Короче, кресло бывший северянин мне сломал. Деревянную решетку унесли чинить, боковинки аккуратно поставили на место, а подушка сверху просто выполняла роль камуфляжа. Как-то не пришло в голову оставить на выходные дни предупреждающую надпись: «Осторожно! Сломано».
Воспоминания на этом оборвались. Так же, как и попытка одного из господ взять со стола синюю папку. Раздался грохот – два визитера моментально упали на пол, прикрыв руками голову. Откуда ж им было знать, что это развалилось инвалидное кресло под их третьим коллегой. Он нелепо торчал из середины покалеченного посадочного устройства, задрав ноги вверх. Вместе с подушкой. И напоминал мне тычинку раскрывшегося и частично опавшего тюльпана. Роль лепестков талантливо исполнили боковинки. Вот только ужасающий грохот мало напоминал неслышный звук опадания цветочного оперения. Впрочем, мне он ужасным не показался. Я присутствовала на генеральной репетиции в пятницу и знала, чего следует ожидать. Даже не вздрогнула. Гораздо больше расстроила нецензурная брань из недр кресла-ловушки.