А на сцене царила Лида. Она подчинила себе и вобрала в себя все действие спектакля, заслонила и заполонила собой привычный образ героини, перечеркнула все намеченные рамки и вознесла идею «Зонтика» так высоко к небу, что теперь ее не узнавал сам автор этой идеи. Она стала и актрисой, и режиссером, и создателем нового спектакля, рождавшегося на глазах молчаливой публики из недомолвок и иносказаний, из пенных и извилистых, как кружево, движений женщины, из ее тончайшей грусти, едва уловимых взглядов и таких нечаянных поворотов фигуры, которых не в силах был бы уловить даже изощренный фотограф. Она сама играла эту пьесу, и Иван, ее партнер по сцене, подчинился ей с каким-то непонятным и непротестующим восторгом, стушевавшись рядом по воле Актрисы и во имя ее. Алексею же - ее партнеру вне сцены - оставалось лишь смотреть, изумляться, молчать и, быть может не соглашаясь с ней ни в чем, все же преклоняться перед тем, как эта женщина держит зал в своем маленьком кулачке, не потрудившись даже сжать его как следует и упуская между тонких пальцев свое счастье, но не внимание потрясенного зрителя.
Замерев на фоне кулисы после финальной реплики и сделав неимоверную по напряжению и мастерству паузу, Лида дождалась шквала аплодисментов и раскатистых итальянских «брависсимо!», которыми наградила ее публика, и мгновенно исчезла со сцены. Соколовский, ринувшись за ней, нашел ее неподвижно глядящей в зеркало в крохотной гримерке, отведенной русской труппе. Лида повернула к нему побледневшее, одухотворенное неясной мучительной мыслью лицо, и он произнес совсем не то, с чем бежал сюда и искал эту женщину.
– Ты не вышла на поклоны. Почему?
– Я не смогла, - совсем просто ответила Лида. - Мне захотелось остаться одной.
Алексей усмехнулся, глядя на нее и восторженно, и ревниво.
– Это не профессионально, детка. Ты слышишь, там еще продолжают хлопать. Ты должна пойти туда.
– Вместе с тобой, - сказала она и встала легко и красиво, протянув ему руку. - Триумф или проигрыш - это же наше общее дело. Не правда ли, маэстро?
О проигрыше речи не шло, но режиссер не стал говорить актрисе об очевидном и только молча принял ее руку. Когда они вышли на сцену, прихватив с собой из-за кулис и Ивана, зал взорвался новыми аплодисментами, и зрители встали им навстречу. Яркий свет театральных прожекторов упал на Лидино лицо, и Алексей на мгновение позабыл о том, что тоже должен кланяться, заглядевшись на это лицо и подумав, что никогда еще не видел его столь прекрасным. Из милой, прелестной девушки, имевшей способности к театральной игре, в эти часы и мгновения у всех на глазах родилась талантливая актриса, быть может даже великая, и ее красота на сцене становилась силой, почти сравнимой с силой любви и силой искусства.
Оказавшись вскоре после спектакля на узенькой венецианской улочке и воссоединившись с другими участниками труппы (при этом, разумеется, им пришлось выдержать град мокрых поцелуев Лены Лариной, неуклюжее слоновье пожатие руки ее мужа и искренние, но чересчур долгие поздравления Володи Демичева), исполнители спектакля и их режиссер наконец-то обнялись сами и почувствовали себя победителями. Опустошенные и растерянные, досуха выжатые волнением, они тем не менее понимали, что в этот вечер театр Соколовского совершил некий прорыв в будущее и что благодаря Лиде их выступление наверняка не останется на фестивале незамеченным.
– Куда теперь? - спросил Ваня, с каким-то новым для него, непривычным обожанием взиравший на свою партнершу.
– Время еще не позднее, и после нас играют поляки и хозяева-итальянцы. Неплохо было бы все-таки посмотреть сегодня хоть что-нибудь из фестивальной программы, - благоразумно заметил помреж Володя.
Он был совершенно прав. В предыдущие дни Соколовский не настаивал на просмотре спектаклей других участников фестиваля, потому что, во-первых, у них было совсем мало времени, во-вторых, не хотел отвлекать ребят от сосредоточенного настроя на «Зонтик», а в-третьих, не любил перед собственными выступлениями ненужных сравнений и лишних эмоций - самоуничижительных либо шапкозакидательских. Однако теперь, после бесспорного триумфа и в ожидании решения жюри, конечно, стоило бы поучиться театральным приемам и сценическому мастерству у друзей-соперников.
– Ну нет, - заупрямился Леонид Ларин. - Мы и так все едва живые от волнения и усталости. Если хотите знать мое мнение, то за оставшиеся дни фестиваля мы еще успеем объесться высоким искусством. По-моему, единственное, что нам сейчас нужно, - это хороший ужин и веселая компания.
– Значит, отправляемся в ресторан, - безапелляционным тоном заявила Елена. - Непременно морской, рыбный - это престижно и принято в Венеции.
– А потом закатимся куда-нибудь в ночной клуб, казино или варьете! - обрадовался Иван. Самый наивный и неискушенный из всей труппы, добродушный и непосредственный по натуре, он готов был теперь, как щенок, весело ловить собственный хвост и праздновать с друзьями хоть до утра. - Отметить же надо, ребята, когда еще выпадет такая удача!…
На лице Володи Демичева мелькнуло легкое неудовольствие, он выразительно оглянулся в поисках чего-нибудь деревянного и, не найдя, постучал костяшками пальцев по Ваниной голове, бормоча: «Тьфу, тьфу, тьфу…» Ларины тоже накинулись на бедолагу с воплями: «Ты что?! Сглазишь!…» И посреди всего этого шума и гама, посреди дружеских тычков и необидных шуток, посреди мужского смеха и женских восклицаний один только Алексей наконец заметил, что Лида до сих пор не сказала ни слова.
– Может быть, спросим все-таки у самой героини? - медленно произнес он, адресуясь ко всем сразу и ни к кому в отдельности.
Она стояла в такой задумчивости, что режиссеру пришлось еще раз повторить вопрос, перекрывая разговоры друзей, и окликнуть ее: «Лида!» - чтобы она наконец обратила на него внимание. И когда она поняла, чего от нее хотят, то в наступившей вокруг тишине сказала так спокойно, будто только об этом и думала все время:
– Гондолы. Я хотела бы покататься на гондолах… и, если можно, всю ночь.
Лена Ларина явственно выразила взглядом: «Какая банальность!», Леонид почесал в затылке, вспомнив, должно быть, что это довольно дорогое удовольствие, а Ваня Зотов крикнул: «Ура!» - и залихватски обнял свою партнершу. И только помощник режиссера, оставаясь серьезным и невозмутимым, как скала, проговорил то, что хотел сказать сейчас молчавший отчего-то Соколовский:
– Слово победительницы - закон. Возражений не принимается: едем кататься на гондолах!
Лида молчала и потом, позже, когда они всей веселой компанией отправились искать гондольеров, и когда нашли их и принялись шумно договариваться о цене и маршруте, забавно смешивая английские слова с исковерканными итальянскими, и когда со смехом загружались в нарядную, черную с золотом ладью, покачивавшуюся над потемневшей водой, и даже когда ей на грудь неожиданно упала роза, предприимчиво подхваченная Иваном перед самой посадкой у уличного торговца…
Молчал и Алексей, мрачно подмечая и будто коллекционируя взгляды, которые в этот вечер бросали на Лиду мужчины труппы. Восторженные от Ивана, осторожные и задумчивые от Володи, откровенно заинтересованные от Леонида - все они казались ему опасными и раздражали своим неприкрытым желанием. Ему показалось вдруг, что мужчины жаждут внимания Лиды, ее любви, ее тела, и, понимая, что ведет себя как мальчишка, он все же сходил с ума от неожиданной ревности и какой-то новой, безумной страсти, стократ возросшей от ее неожиданного успеха…
Рассвет уже заливал бледным светом лагуны Адриатики, когда они вернулись в отель. Едва дождавшись последних восклицаний и пожеланий спокойного сна, Соколовский зашел к себе в номер, налил полстакана отличного коньяка из платного бара и выпил резко, одним глотком. Потом постоял немного, глядя в окно на туманную даль моря, едва начавшую розоветь от солнца, и быстро, отчаянно, точно отпуская себя наконец на волю, рванулся по коридору к Лидиной двери.
– Хочешь, поедем с тобой во Флоренцию? - говорил он час спустя, поглаживая ее по щеке. - Я мечтаю показать тебе Боттичелли - настоящего Боттичелли, а не те бледные копии, которые ты видала в цветных альбомах… А еще мы пойдем с тобой на Золотой мост, в древние, знаменитые ювелирные лавочки; я хочу, чтобы ты выбрала себе какую-нибудь безделушку на память - флорентийское золото славится во всем мире, ты же знаешь…