— Чудно как-то выходит. И, кстати сказать, часики эти Григорий мне подарил, а ты как я понимаю, просишь тебе отдать, а говорил флешка.
— Отдай мне часы, и расстанемся, — улыбка на лице Михаила исчезла. Отдай по-хорошему, я не шучу.
— А то? Что будет, если я не отдам? — Иван посмотрел на Шнайдера в упор.
— Ты чистокровный еврей и мне не хотелось бы поступать с тобой как с простым смертным, но если вынудишь, — Шнайдер многозначительно замолчал.
— Если ты думаешь, что из-за каких-то сраных часов я готов рискнуть своей задницей, то ты глубоко ошибаешься дорогой друг Миша. Мне наплевать на все, что не касается непосредственно меня. Возьми и владей, — и Иван протянул Шнайдеру Гришкины часы.
— Ну и отлично. Я всегда говорил, что еврей с евреем всегда смогут договориться, — подытожил разговор Михаил, — ну, а теперь позволь, откланяется, и не думаю, что тебе нужно говорить, что меня ты ни когда не видел, — сказал Шнайдер и, помахивая веточкой, направился вдоль аллеи…
"Два еврея может, и договорятся — подумал Иван, как только расстался со Шнайдером". Договорятся, но не со мной. Мысленно улыбаясь и хваля себя за разыгранный перед. Мишкой спектакль Иван только сейчас осознал, что Шнайдер не дурак и в ближайшие час, два разберется. Разберется в том, что ему подсунули совершенно не то, что он искал и вернется. Вернется и тогда разговор может быть совершенно другим. Не было теперь ни каких сомнений, что Шнайдеру нужна Гришкина флешка и за нее он готов растоптать любого кто встанет на его пути. Семеныч явно был прав, говоря, что Гришку убили, а теперь, на очереди я. Если бы даже Шнайдер получил то, что хотел, то вряд ли он стал бы рисковать, оставляя мне жизнь. Видно велики ставки в этой игре и велика цена этой абракадабры, если она измеряется человеческой жизнью.
Мысли подгоняемые не уютным ощущением не определенности и страха, перемешенного с чувством самосохранения, понеслись с колоссальной скоростью…. Срочно, сейчас же бежать… но куда? Человек не иголка, если понадобится, найдут… Срочно забрать своих и… Будешь сидеть как партизан в лесу и ждать?… Вот и еврея замучил русский вопрос, усмехнулся Иван…, но все-таки что делать?… Рассуждая, таким образом, Иван дошел до корпуса санатория, но так и не принял никакого решения. Единственно, что разумного приходило в голову, это некоторое время выждать и еще раз все обдумать. Здесь в санатории, если сам нарываться не буду, то меня вряд ли тронут. И вообще не тронут пока флешка у меня. Эх, Гриша, Гр-и-ша какую же историю ты заварил? Царство тебе Небесное, и Иван, оглянувшись по сторонам, неловко перекрестился. Когда жареный петух клюнет в попу, и сам попом станешь, грустно подумал Иван.
…..Санаторная палата была вполне уютной и просторной. Соседняя с Иваном кровать пустовала и поэтому, он был доволен тем, что не переткем приседать и делать реверансы хотя бы когда, лишних пять минут занимаешь туалетную комнату. Иван с детства был своенравен и больше всего в жизни ценил свободу. Наверное, это то самое качество, которое не дало ему возможности далеко продвинуться по карьерной лестнице. Многие удивлялись, как он еще так долго задержался на военной службе. На службе, где собственное я всегда вторично, а есть командир и его воля. В принципе здесь нет больших противоречий, так как вторым его неотъемлемым качеством была любовь к чистоте и безукоризненному порядку. Это и сыграло с ним злую шутку, когда он перевелся на военный факультет. Тогда он и представить себе не мог, что армия не то о чем пишут в книжках. Ну, а свою строптивость он не однократно усмирял годами службы в тех местах, о которых многие знают только понаслышке.
Реабилитирующейся публики в санатории было предостаточно, большая часть из которой представляла собой загнанных жизнью престарелых мужиков, основными медицинскими проблемами которых были: не воздержанность в еде, любовь к никотину и женщинам, а так же любимый русский спорт — кто кого перепьет. С таким контингентом у Ивана и так всегда крайне тяжело складывались отношения, а сейчас он просто и двух минут не мог вынести их разговоров о счастливой советской жизни и дешевой водке. Вступать с ними в дискуссии это значит оскорбить православных- коммунистов в их лучших чувствах, поэтому он всячески сторонился разговоров, благо всегда наготове была отговорка о плохом самочувствии. Конечно, он и сам был бы иногда не прочь вернуться в прошлое. В прошлое, с которым его, как и любого взрослого человека, связывали воспоминания. Чаще всего почему-то вспоминалась афганская жара, монгольские ветры и приколы из институтской жизни, а вся остальная память ему казалось, заполнена сплошными историями болезней людей, тысячами прошедших через его руки.