— Твой совсем плохой, могу максимум попробовать подержать его до твоего приезда.
На чем собственно и порешили. Дни шли. Я держал, дядя Митя ждал, а брат все еще был в Москве. При очередном телефонном разговоре я сказал:
— Хочешь увидеть живого приезжай. Живет, пока ввожу препараты.
Крайне недоверчивый голос брата на другом конце телефонной линии:
— Ну, уж, прямо, только из-за лекарств.
— Пойми меня правильно, жизнь в нем еле теплится.
— Ну и сколько он проживет?
— Думаю, если ничего не делать, часа два-три не больше.
— Ну и отключай….
Мог ли слышать наш разговор человек находящийся в коме? Не знаю. Но только четко после того, как я повесил трубку, дядя Митя, как будто приняв какое-то решение начал практически на глазах уходить. Было ощущение, что препараты просто прекратили на него действовать. Сделав еще несколько безуспешных попыток восстановить, ставшее патологическим, дыхание, я отключил систему. Буквально еще несколько минут назад я воспринимал его как еще живого человека и… Знакомый холодок прошел по позвоночнику, появилось ощущение присутствия чего-то и… Через два часа сердечная деятельность прекратилась. Он умер.
Суета, связанная с организацией похорон, похороны, поминки это то, чем я занимался в последующие три дня.
Еще дня через три мне позвонил брат. То, что я услышал меня, мягко говоря, поразило. Описать те чувства, которые я испытал в тот момент, крайне сложно. Зато фразу, брошенную им по телефону, я запомнил на всю жизнь:
— От отца остались лекарства. Приезжай, забери, может еще понадобятся отправить, кого-нибудь на тот свет….
Лечить своих сложно и морально трудно. Но еще сложнее переварить такого рода оплеуху. Но что делать? Профессия нас обязывает лечить и терпеть.
Лечить, но кто ответит, как правильно это сделать? Когда, сколько, как? Как правильно поступить — как написано в книжках или….? Может ли врач отказать больному в помощи? Нужно ли всегда бороться со смертью? И где грань, за которую нельзя переходить?
На КТ — объемный процесс в лобно-теменной области головного мозга. Так звучал предварительный диагноз, а вместе с ним и приговор, для моего тестя. Что это? Метастаз? В клинике, где его усиленно лечили по поводу гипертонической болезни, развели руками и благополучно выписали домой умирать. Лечить или не лечить у меня вопроса не было. Пытаться, по край ней мере, думаю, следует всегда. А вот что делать и в каком объеме — это выбор врача. Поговорил с тещей, благо она медик. Естественно ожидал встретить понимание и поддержку, но… Она замкнулась, не желая ничего слушать об онкологии и только твердила, что нужно лечить гипертонию и т. д… Два месяца удалось продержать его в более или менее приличном состоянии, но…
Третий день, как он без сознания. Ничего не получается. День, ночь все перемешалось. Сплю не раздеваясь. Шприцы, системы. Комната приобрела вид палаты интенсивной терапии. Делаю попытку за попыткой. Утром Вадим Денисович открыл глаза, как будто трех дней комы просто не было. Попросил испечь пирог с ягодами. Просил то одно, то другое, словно вырвался из голодного плена. Свою радость домочадцы не скрывали и, суетясь, старались каждый на свой лад всячески услужить. Я же ходил подавленный, осознавая, что это его последний светлый период. Так и произошло. Через двое суток кома, отек легких, агония, смерть. Теща так мне и не простила его смерти. С уходом из жизни Вадима Денисовича в нашей семье все как будто развалилось и расстроилось. Сломалась какая — то цементирующая основа и все пошло наперекосяк. Меня постоянно не покидало чувство вины за его смерть. Взялся, а не смог. Что-то сломалось в душе, стал сомневаться…., а стоило ли… ведь я не всемогущий….. может зря мучил…
….Косые взгляды, пересуды, желание оправдаться перед ближними и… Семья разваливалась. Почти два года после его смерти я не мог работать врачом. Чувство неуверенности в своих силах не давало мне подходить к больным. Я забросил медицину. Занимался всем, что попадалось под руки, но все что я делал, почему-то сворачивало на медицинские рельсы. Через два года я окончательно понял, что ничего кроме, как лечить, не умею. Не умею, да и не хочу. По-видимому, мне просто требовалось время для восстановления какого-то внутреннего, душевного ресурса. За эти годы я многое переосмыслил. Читал, думал и вновь читал. Впервые в жизни по-настоящему сходил в церковь и перекрестил лоб. Понять, по-видимому, мое состояние ни кто в семье не мог. И я ушел из семьи. Кто-то сказал, что счастье — это когда тебя понимают. Я не просто согласен с этим, а уверен и знаю, что это именно так. И вот, спустя целых два года, я снова в строю.