Но когда Райт оставил меня, наконец, в покое — видимо потому, что я расплескала половину ведра с водой, он не стал уходить, как делал это обычно. Нет. Он обтер руки какой-то тряпкой все с того же «пыточного» стола, и достал откуда-то снизу столика толстый блокнот.
А потом сел на кровать рядом со мной, и начал читать не молитвы, а просто отрывки из Библии. Его любимую часть, про прелюбодеяние.
— Ибо воля Божия есть освящение ваше, чтобы вы воздерживались от блуда; чтобы каждый из вас умел соблюдать свой сосуд в святости и чести, а не в страсти похотения, как и язычники, не знающие Бога, — начал он.
Я лишь надеялась, что, занимаясь всей этой… миссионерской деятельностью, видимо, он не будет трогать меня. И порадовалась, что он не стал приковывать меня еще и наручниками, хотя и не могла особенно этим воспользоваться.
— Если найден будет кто лежащий с женою замужнею, то должно предать смерти обоих: и мужчину, лежавшего с женщиною, и женщину; и так истреби зло от Израиля. Если будет молодая девица обручена мужу, и кто-нибудь встретится с нею в городе и ляжет с нею, то обоих их приведите к воротам того города, и побейте их камнями до смерти: отроковицу за то, что она не кричала в городе, а мужчину за то, что он опорочил жену ближнего своего; и так истреби зло из среды себя.
Я кашляла. Том читал, растягивая слова, и явно испытывая удовольствие от прочитанного. Время тянулось так медленно, что хотелось, чтобы он все-таки прикончил меня, и лучше бы не через утопление. Я чувствовала дикую усталость и, казалось, даже бояться перестала.
А Райт продолжал зачитывать:
— Если кто будет прелюбодействовать с женой замужнею, если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего, — да будут преданы смерти и прелюбодей и прелюбодейка. Кто ляжет с женою отца своего, тот открыл наготу отца своего: оба они да будут преданы смерти, кровь их на них. Если кто ляжет с невесткою своею, то оба они да будут преданы смерти: мерзость сделали они, кровь их на них.
Не помню, что произошло раньше: он заткнулся, или я снова отключилась. Но когда Райт опять пришел в комнату, я подскочила от тревоги прямо на постели, благо, про наручники он так и не вспомнил. Он снова собирался открыть клетку Роуз — на этот раз молча, как будто потерял способность разговаривать, не цитируя Библию.
У меня была уверенность: если он дойдет до клетки, то его уже никто не остановит, он убьет Роуз. Я не знаю, откуда она возникла, и что это было — возможно, интуиция, возможно, я просто очень боялась остаться тут совсем одна, пусть Роуз и молчала все время. Не знаю. Но своим предчувствиям нужно доверять — так говорил и Джефф, и, иногда, когда мы не пытались друг друга убить, Алаверо. А этим двоим стоило верить. В отличие от меня, они из любой передряги выбирались почти без проблем.
Я не хотела этого делать, на самом деле. Мне итак было плохо, больно, страшно. В легких все еще мерзко кололо из-за попавшей воды, тело тоже «радовало» болевыми сигналами, голова вообще раскалывалась.
После всего, что Райт уже со мной сделал: утоплений, избиения, после порезанного этой сукой Бэйтс лица, после неизвестного количества дней голодовки… Мне было страшно его провоцировать. До дрожи в руках, которые он так и не приковал. До слез, хотя я никогда не была плаксивой. До желчи, поднимающейся откуда-то со дна желудка прямо в горло. Я не хотела этого делать. Но не делать — не могла. Нельзя было поступить иначе и остаться человеком. Жизнь того не стоило!
Перед глазами очень быстро промелькнуло, как Райт будет уродовать тело Роуз прямо у меня на глазах: я буквально представила, как он сначала начнет выжигать ей глаза зажигалкой, а потом зашьет рот, и меня замутило. Не дав себе подумать и усомниться, я громко и четко проговорила:
— Тебе нравится быть подкаблучником, Райт?
Говорить только немного поджившими губами было неприятно, но я постаралась не обращать внимания на ощущения. Том не ответил, лишь остановился, не дойдя до клетки буквально несколько шагов, и уставился на меня. Молча. Выражение его лица как будто говорило «заткнись, иначе пожалеешь», но когда я слушала подобные сигналы? Я, наоборот, продолжила:
— Она может приказать тебе прыгать, и ты спросишь только: «Как высоко, дорогая?», — я постаралась вложить в голос максимум издевки. Я даже сама себе удивилась: как так вышло, что я хорошо передразниваю интонации человека, который пользовался ими, пока я была совсем не в лучшей форме?
Но получилось хорошо. Настолько, что Райт побледнел, слившись цветом со своим мерзопакостным костюмчиком, и тихо, вкрадчиво, процедил:
— Еще одно слово — и я от тебя что-нибудь отрежу.
Так он со мной еще ни разу не разговаривал. Все синяки, ссадины, и порезы предупреждающе заныли. Я же осознала, что если я заткнусь, то получу возможность понаблюдать как Райт уродует трупы. Нет! Я продолжила, добавив еще больше язвительности:
— Может, ты компенсируешь? «Дорогая» говорит: «Голос!», и ты отвечаешь: «Гав!» А здесь можно не лебезить, да? Привязанная к кровати женщина не заставит вылизывать свою обувь?
— Заткнисссь! — практически по-змеиному прошипел он.
Дальше все происходило так быстро, что я едва поспевала, чтобы осознавать происходящее. Раз — и он уже рядом, а я получила смачный удар в челюсть. Я пыталась отползти, благо, скованы только ноги — и поняла, что у Тома все это время с собой был нож. Потому что его лезвие впилось мне в спину. Я кричала, не запоминая слов, а он просто резал, как придется. Я поняла: если он немного сильнее надавит — это станет похоже на разделку живого мяса.
Два — и очередной удар левой куда-то в живот заставил меня замереть. У меня не было сил от души ударить в ответ, а слабые попытки отмахаться ничего не давали. Сердце колотилось, как бешеное, а в нос ударил запах моей собственной крови. Он терпкий, с ноткой металла, и почему-то казалось, словно он теперь будет со мной всегда. Очень недолгое «всегда», правда.
Я поняла, что избегать хотя бы части ударов не получится хоть сколько-нибудь долго, и Райт поймал меня, вцепившись в волосы. Только в этот момент до меня окончательно дошло: он давно снял с меня парик. Потому что руки Райта с силой вцепились в спутанные пряди и меня прошибло болью. Казалось, словно он сейчас снимет с меня скальп или свернет шею, слишком резко дернув голову в бок.
Но ничего из этого не произошло. Он шипел неразборчивые оскорбления и с остервенением резал по коже неизвестно что. Я сначала кричала, потом хрипела, и, наконец, начала шипеть от боли. Кровь везде, она пропитала матрас. А потом он, вновь неожиданно, безо всякого перехода и совершенно нейтральным тоном произнес:
— Ты должна быть наказана, Элис.
Так, словно речь о погоде или разновидностях пингвинов, или о чем-то еще более обыденном. А потом он елейно улыбнулся, и я увидела, как нож все ближе и ближе движется к… моим глазам.
Глава 28
Изначально эта глава была последней главой первой книги. Но я подумала, что это будет слишком негуманно по отношению к читателям, так что вечером понедельника выйдет эпилог. Приятного чтения!
То же время, где-то в городе
Рик едва ли не бился головой об стены. Кассандры не было нигде. И ладно — не было, к этому он уже привык и смирился, что ее явно поймал маньяк, но никто и не собирался помогать ее спасать!
Сначала он наведался к Гавейну Брауну. Тот даже согласился встретиться, хотя место выбрал странное: Браун позвал Рика в морг. А там — в тишине и окружении свидетелей, которые никогда больше не заговорят, сидя прямо на столе, где обычно проводили вскрытие, без обиняков сказал следующее:
— Я не имею права тебе помогать без приказа Берта. Вот так вот, в обход всех остальных дел — не имею. Ты можешь подать в розыск, объявить свою Элис пропавшей без вести, но… Во-первых, мы оба знаем, что это ненастоящее ее имя, на чем вы с Джеффом попадетесь, и скорее сами получите срок за мошенничество. А во-вторых, искать ее будут в штатном режиме. Не лучше, чем самого маньяка, которого должны были помочь поймать вы двое. Чтобы объявить твою подружку в розыск и бросить на поиски только ее одной значительные силы, нужен приказ Бертрана. Точнее, приказ Андерсена, но он полностью подчинен О’Дэйли. Без шансов. Мой тебе добрый совет — уезжай отсюда и забудь о ней. Она почти наверняка уже кормит где-нибудь червей. Она явно не последняя соска, готовая вешаться тебе на шею.