Политические спекуляции вокруг проблемы русского языка, конфликты на почве исторической памяти, «война памятников» — все это неумолимо приводило к внутреннему отчуждению. И это тоже закладывало основы для кризиса государственности, наряду с кризисом институтов власти, коррупцией, неэффективностью административной машины.
Вторая волна постсоветской трансформации стала для Украины разрушительной: корпоратизированная государственная «машина» была не в состоянии управлять нарастающими конфликтами. Начиная с 2004–2005 годов, Украина «сваливалась» в кризис государственности, а правящая коррумпированная элита не умела и не желала мыслить задачами и целями создания второй государственности. Украинский поезд, декларируя европейский маршрут, шел под откос.
Вместе с тем, диффузные «советские анклавы» составили своеобразную сеточку «мира реставрации», который в России поспешили назвать «Русским миром». РПЦ и Кремль, реагируя на внутренние вызовы кризисного российского проекта, попытались вместе «оседлать» реставрацию, подогнав ее под внутрироссийские национальные задачи. Не учтя при этом, что собственно «русский мир» как исторический культурный феномен ушел в прошлое в котле первой мировой войны и большевистского переворота и вряд ли возродится в том смысле, в котором он существовал на этапе развития проекта русской нации ХІХ — начала XX века.
Фактически в упаковку «Русского мира» был втиснут «Советский мир», у которого все еще остается социальный и геополитический потенциал реставрации, и в котором могли бы принять участие те локальные со-общества и регионы, где традиции советской цивилизации и культуры были наиболее устойчивы и стали критерием деления на «своих» и «чужих». Эту особенность и использовали в российской политике как аргумент необходимости т. н. ре-интеграции в евро-азиатском регионе (проще — в пространстве бывшего СССР).
6. Мобилизированная Россия: третья модель модернизации после двух исторических неудач.
На протяжении 20 лет российская элита пыталась реализовать как минимум две модели собственной модернизации. Каждый раз казалось, что избранный путь дает максимальный эффект, который позволит перестроить экономику, избавиться от сырьевой зависимости, перейти на новый технологический уровень, создать новую социальную инфраструктуру.
«Ельцинская» (либеральная) модель модернизации опиралась на развитие базовых институтов рынка и делала ставку на молодой финансовый капитал в качестве движущей силы и субъекта модернизации российской экономики. Представители этого капитала тогда казались самыми современными, драйвовыми, прогрессивными. Их потенциал реинвестирования накапливающегося финансового богатства представлялся наиболее быстрым путем развития российской экономики. В политику этот период вошел как период гайдарономики и «семибанкирщины».
Ходорковский, Лебедев, Березовский, Потанин, Бендукидзе и иже с ними, несмотря на разные судьбы, плоть от плоти — порождение этой модели. Каждый из них как представитель этого молодого либерального класса в России пытался успешно реализовать свои проекты именно в реальном секторе. Поход российской финансовой олигархии в ТЭК и ГМК, машиностроение, авиастроение и ОПК был краток, как пиратский набег. В историческом измерении, конечно. В большинстве случаев, эти проекты закончились крахом. Прежде всего, из-за того, что они тоже были нацелены на максимизацию прибыли, при почти полном игнорировании сверхдорогой российской инфраструктуры, социальных инвестиций, недропользования и т. д.
Крах иллюзий в отношении финансовой олигархии, которой был на какое-то время вручен почти весь реальный сектор российской экономики, наступил уже в 1998-м.
Вторая модель модернизации — условно «интеграционная» — была связана со ставкой на быстрый переход к государственно-монополистическому управлению, «национальным проектам» и консолидации постсоветского пространства в рамках Таможенного союза — Единого экономического пространства, экспансии лояльного к Кремлю капитала в нужные сектора и сегменты соседних экономик (Казахстан, Беларусь, Украина, прежде всего).